Древний русский богатырь (часть 2) - Славянские сказания - Мифы, легенды - Ларец мудрости

Кладовая веков Мудр тот, кто знает не многое, а нужное. Эсхил

Главная » Статьи » Мифы, легенды » Славянские сказания

Древний русский богатырь (часть 2)

Один приказал Призвать к себе Вану, и дал ей прозренье. Лишь только взглянула на богатыря Она неизвестного, вся встрепенулась, Ее лик зарделся, как утром заря; Но мигом она овладела собою. И быстро сказала: «Ты хочешь, Один, Знать, кто богатырь тот, его род и племя; Всмотрись же в состав его храбрых дружин И близких людей, что его окружают: Всегда дух народный стоит впереди Народных деяний. То витязь не новый, - Ему имя Солнце: почти все вожди, Его кровный брат, все родные имеют Славянское имя. Встречает народ Его по-славянски; знатнейшие жены Выносят хлеб с солью; девиц хоровод, Когда он въезжает, поет ему славу. Во время пиров изобильных его Поют гусляры у дверей, скоморохи; Пьют допьяна гости, но прежде всего Приветствуют князя заздравною чашей; Живет он с своей дорогою семьей В просторных палатах бревенчатых, чудно Украшенных тонкой снаружи резьбой; Его княжий двор огорожен забором; Он ест за особо накрытым столом Из блюд деревянных, но кормит дружину В посуде серебряной; любить во всем Вокруг себя пышность, но сам одет просто, Народный напиток его квас и мед, Хоть греки везут к нему лучшие вина; Подручные мужи его и народ Стригутся в кружало, иной ходит чубом; Он любит охоту; а каждый поход Сперва обсуждают волхвы по приметам; Все близкие люди, что служат при нем, Язык разумеют славян Иллирийских; А быт и обычай княгини - во всем, Как быт и обычай наш древний славянский». «Кто ж он, богатырь твой? - воскликнул Один. - Коль Вана все знает, то знает и это». «А как же не знать мне про то, господин! Взгляни на Полудень, Распустились опять сады мои зеленые, Расцвели моложавые мои яблоки, Зашумели ключи живой воды, Засверкало в них красное Солнышко; Едет над семидесятые землями богатырь, В руке он держит Воданов меч, Бежит перед ним златорогая лань, Не сам ли Даждь-бог, лучезарное Солнце? То едет мой сын, Мое красно Солнце, и вещая Ван, Отныне свободна...» Тотчас же у ней Отколь взялись крылья. Она встрепенулась, Кивнула обоим головкой своей, И легкою вилой исчезла в пространстве. Один и Мимир посмотрели ей в след; Потом бог Один обратился к Мимиру: «Кто б витязь тот ни был, у нас таких нет; Его место здесь, в светозарной Валгале». Раздвинься, завеса минувших времен, Откликнись, дух вещий преданий глубоких, Проснися, стряхни непробудный твой сон, Родной богатырь наш времен первобытных! От моря Морозов и Ладожских волн До бурного Понта, от высей Карпатских До степи Хвалынской, весь Север был полн Издревле молвой о твоей рьяной силе; На море Азовском и в темных лесах Пустыни Биармской, на дальнем Дунае, На Понте Эвксинском и Волжских брегах, С неведомых дней там гремит твое имя; Далеко бывал ты, а в близких местах, Везде отпечатал свой быт и обычай. Один знает Бог, когда в вольных степях Взнуздал ты впервые коня боевого, И выдолбил камнем по темным лесам Себе удалую ладью-душегубку, Носившую долго по синим морям Твою силу мощную, дух богатырский; Ты Скиф, ты Сармат, по понятьям врагов, Ты Рос светозарный в стране твоей славной. Во мраке глубоком древнейших веков Твой клич молодецкий гремит по Востоку, Досель еще слышный из бездны времен Для чуткого уха орлов Полунощных... Но где тот мир давний? Исчезнул, как сон. Сперва все темно вкруг твоей колыбели, Все чудно в рожденьи и в детстве твоем; Как сказочный витязь, выходишь внезапно Ты сильным, воинственным богатырем, Один побиваешь несметные рати, И царствуешь где-то могучим царем; Земля - тебе матерь, а Небо - отец твой, Они тебя холят; вой вьюги седой Баюкает в бурной тебя колыбели; Суровый Мороз - он твой пестун родной, А море и суша дают тебе силы; Но лютый Раздор сел в владеньях твоих, И самый простор их дробит твою силу; Ты словно чужой в семье братьев родных, - Соседи твое уж коверкают имя, Свои позабыли о славном былом, А время закрыло тот мир богатырский. Немного и сам ты запомнил о нем, О мире том вещем, веках тех чудесных, Когда ты являлся средь разных племен, То княжеским сыном, то сыном мужичьим, То витязем грозным. Из этих времен Всего лучше помнишь царя ты Кощея, Начальника Коша, что крал чужих жен И девушек красных. Вполне ты запомнил Его вид костлявый, его двор большой, Кругом двора длинные, голые степи, Его колыванов, тот люд кочевой, С кем часто ходил ты в восточные царства; Их быт непоседный, их дом подвижной, Избу-колымагу на толстых колесах, Откуда успел ты однако бежать; Они догоняют тебя; но ты дома, Твой вещий Микула уж начал пахать И жить селянином, царем домовитым. Запомнил ты с тех же древнейших времен И дикую эту Нечистую Силу, Кем был ты похищен у кровных племен, Ту вражию силу, что так домогалась Тебя извести. Ты носился за ней И в дальние царства, и к синему морю, И в знойные степи, где жил царь-Кощей; Повсюду ждала тебя верная гибель, Но светлая сила, твой Гений благой, Нежданно являлась тотчас же на помощь, И здрав, невредим приезжал ты домой. То это Сам-медный, голова чугунная, То это Катома или Мороз-Трескун. То дядька-Дубовая шайка, То сам с ноготок, борода с локоток, То Баба Яга, то медведь, то волк серый, То див Вертогор, Вертодуб-силач, То сторож чудесный Ивашка, То птица-Могуль, то белая Лебедь... Красавица-Зорька, румяня Восток, Тебе раскрывает златое оконце; Морские царевны ведут твой челнок, Лелеют его по широкому морю... Но в образах этих не батюшка ль твой, Даждь-бог золотой, не Перун ли Громовник? Не дивы ли это страны той родной, Где он сам родился, отколь и ты вышел? Ты помнишь и эту горячую баню, Где парила жертвы свои старина; И тех Опивалов ее, Объедалов, Кого так усердно кормила она, Пока не пресеклись кровавые жертвы, И мир поразумней взглянул на себя; И тот гребешок или гребень чудесный, Что злая Недоля чесала тебя, Когда погружала в бессильную спячку; И даже колючий тот зубчик его, Чтоб ты не проснулся от сна твоего, А заспал совсем первой юности время. Запомнил царя ты и бездны морской, И даже служил ему... Но его царство Морское - не есть ли тот остров большой, Где царствовал древле кумир Святовита? Его дом подводный не есть ли тот храм, Что в древнее время был полон народа И всяких диковин, где вдоль по стенам Хранилися груды бессчетных сокровищ? Не здесь ли тянул царь из рога вино, А вещий Садко - его тешил игрою На гуслях звончатых, и было пьяно Все царство, и пьяное море топило В верху корабли? Ты не здесь ли служил? Не здесь ли ты видел гаданья Вольшана, Кого знал уж прежде, когда еще жил На дальнем Востоке; но после смешал их В своих вспоминаньях? Но в крае родном Всего ты яснее запомнил Микулу, Что ты величал в это время отцом; Запомнил, как мало в тебе он ждал проку И даже грозился - и поле, и дом, Отдать старшим братьям, тогда уж оседлым; Как он не однажды тебя охранял, Или от погони, иль силы нечистой, И даже порой за тебя исполнял Труднейшие службы... Но вот, понемногу И ты к быту новому стал привыкать, Хоть ты никогда не любил работ сельских, И начал Микула тебя отпускать Уж сам погулять по странам отдаленным. А кто твоя матерь? Не эта ль она Царевна, что всем задавала загадки? Ее золотая коробья полна: Несчетных сокровищ и кладов чудесных; Она всем доступна в своей простоте, Сама ж непрестанно сбирает богатства Весь мир говорит о ее красоте; У ней полон двор женихов мимоезжих, Но трудно им эту невесту добыть, - Одних она гонит, с другими лукавит, Велит им различные службы служить, - Они платят жизнью, она богатеет... Не только Мимир-йотн погиб чрез нее, Она не щадит и сынов своих кровных, Лишь только б упрочить богатство свое. Один только младший сын, богатырь русский, Всех больше известный, красавец собой, Выходит из всякой беды невредимый. Что ж это за витязь, всегда молодой? Откуда явился он, богатырь юный? Преданье различно о нем говорит, О нем, представителе древне-народном. То матерь его на свет белый родит От буйного Ветра иль красного Солнца, Испив золотого настоя цветов; То он зарождается в матернем чреве, Когда, средь зеленых гуляя садов, Она невзначай наступает на змея; Обвивается лютый змей около чобота зелен-сафьян, Около чулочка шелкова, Хоботом бьет по белу стегну, А в та поры она понос понесла. Ряд вещих чудес, как той ночью святой, Когда народился божественный Кришна, Тотчас извещает его край родной О витязе чудном. Пернатые птицы Летят в небеса, зверь бежит в глубь лесов, А рыба - в глубь моря, Индийское царство Колеблется. Много незримых врагов Затем начинают искать его смерти... Все, что ни запомнил наш русский народ О дивном отце его, Солнышке-красном, То самое он и ему придает, Как самому младшему Солнцеву сыну, И также его постоянно зовет Иваном-царевичем. По колени ноги у него в чистом серебре, По локоть руки в красном золоте, На всем на нем часты звезды. Вражая сила Уносит младенцем его в темный лес Иль в дальние горы; живет он с зверями, С лесными гигантами, в мире чудес, Всегда вовлеченный в опасные службы; Но быстро растет, не по дням, по часам. То мать обучает его вещим знаньям, Доступным одним лишь бессмертным богам; Она обучает его рыскать волком Или горностайкой по чистым полям, Летать ясным соколом под облаками, Нырять рыбой-щукой по синим морям; То он сын мужицкий, то юный царевич. Подобно отцу, завсегда он в борьбе То с тем, то с другим; но во всякое время Он светел и молод. Он носит в себе Дух вещий народа, он образ народный; Смотря по эпохам седой старины - Он воин, он ловкий пастух, он наездник, Сады караулит, пасет табуны, Иль едет служить в отдаленные царства; Там мертвый лежит он, средь чуждой страны, И вновь воскресает чрез ряд превращений. Но витязь ли он, иль бездушный чурбак, Всегда он исполнен таинственной силой; Нередко в глазах он домашних - дурак; Невестки бранят его часто за леность. Но он уезжает из дома тайком Иль тут же себе набирает дружину, И вдруг его имя гремит уж кругом, По дальним странам и неведомым царствам. Привозит он разных диковин с собой, Но чаще красавиц-царевен; нередко Садится царем или правит страной, Что сам же избавил от вражеской силы Потом принимает он образ иной, Он больше не юноша - богатырь зрелый; Он больше не верит ни в чох, ни в судьбу, А верит в свою богатырскую силу; Но он продолжает все ту же борьбу С царями и с дивами силой нездешней; Когда ж озаряет страну новый свет, Опять принимает и он новый образ; Но выше его никого в стране нет, Затем, что он сила, он образ народный. Он в мире народном и в мире дружин; Он Вольга Всеславич, Добрыня Никитич, Иван сын Годиныч, Иван вдовий сын, Иван сын Гостиный, Поток сын Михайлыч, Он храбрый Егорий, он славный Илья; Они его дети, а он их родитель, Они все его же родная семья, В них он изменяет лишь прежний свой образ, Как в самой стране изменяется свет, Как в ней изменяется дух и обычай... Они чуть родятся, его уже нет; Его первообраз - мир самый древнейший. Водил ли когда он дружины свои В Индеюшку древню или на Поморье? Служил ли каганам Восточной земли, Как позже служил он царям византийским? Носился ль с полчищами скифских племен На мидян далеких и царственных персов, В то темное время, когда Вавилон Звал скифов и Росом, и Гогом-Магогом? Он дал имя Росы в начальные дни Родным рекам нашим, иль сам это имя От них взял? Все это вопросы одни, Пока не ответит на них свет науки. Никто не решил, что в них сказка, что быль, История робко пока их обходит; Один про то знает степной лишь ковыль, Да эти священные некогда реки. Не в смутное ль время бродячих тех сил Он набрал себе этих витязей чудных Ирана и Инда, кем он окружил Потом свет-Владимира, красное-Солнце, В сообществе с ними, что раньше пришли Оттуда ж с Микулой? Века изменили Поздней имена их средь Русской землиц И самый их образ; хотя и остался В них след первобытный под грубым резцом И грубою краской потомков Микулы; Но край наш ведь не был прямым их творцом, А придал им образ и дух лишь народный, И - так и оставил. Не в эти ли дни Младой богатырь наш к нам вынес с Востока И все чудеса те, как в сказках они И в древних былинах хранятся поныне - Дворы на семи верстах, Ворота вальящатые, Вокруг двора железный тын, Терема златоверхие, Золотые маковки, Сени решетчатые, Гридни, крытые седым бобром, Оконницы хрустальные, Причалины серебряные... Хорошо в теремах изукрашено, На небе солнце - в тереме солнце, На небе месяц - в тереме месяц, На небе звезды - в тереме звезды. На небе заря - в тереме заря И вся красота поднебесная. Он не был ли лично на празднестве том, Когда светлый Кришна с гостями катался По синему морю, под пышным шатром Лазурного неба, в ладьях, в виде цаплей, Крылатых драконов, павлинов, слонов, В ладьях, полных блеска камней самоцветных, Подобно жилищам бессмертных богов - Хрустальному Меру, златому Мандару; Когда Чинтамани, как сто светлых лун И столько же солнцев, сиял внутри горниц. А дивные звуки невидимых струн Собой дополняли божественный праздник. Не здесь ли заимствовал он тех зверей, Что после украсил во вкусе народном Свой Сокол-корабль, где еще мудреней Характер означился русско-индейский?.. На место очей в корабле вставлено По дорогому камню, по яхонту, На место бровей - по черному соболю якутскому, На место уса - два острые ножика булатные, Вместо гривы - две лисицы бурнатые, Вместо ушей - два остра копья мурзамецкие. И два горностая повешены, Вместо хвоста - два медведя белые, заморские, Нос, корма - по-туриному, Бока взведены по-звериному... Не в это ли ж время заимствовал он Кой-что из оружья героев восточных, И даже из быта бродячих племен Восточного мира, кружась непрестанна Среди диких орд и каганов степных? Но чей же народ и какой край арийский Чего-нибудь не взял из нравов чужих В тот быт, что он вынес из древней отчизны? Он странствовал долго по разным краям - Сперва на Востоке, в то время столь славном. А после на Западе; нашим странам Не чужды издревле алтайские орды; Тогда ему было чего призанять У них из оружья, ухваток воинских; Но как теперь этот хаос разобрать? Каких не знавал он племен и народов? Каких не носил он и сам, с тех времен, Совсем ему чуждых, имен и прозваний? Каких не оставил он местных имен, Что ныне слились все в одно, в земле Русской? На Волге звали Роксоланом его, По Киеву - звали Куянином, По полям звали Полянином, По лесам - Древлянином; На Западе звали Рутенином, И Велетом, и Лютичем; А на Буге - Бужанином; На Днестре звали Тиверцом, На Ильмене - Славянином, На Днепре - Северянином, На Двине - Подочанином, У греков же Скифом, Сарматом, Болгарином, В Карпатах и в Скандинавии - Великаном, Горожанином; А в иных местах и никто не знал, Какого он рода-племени, Как звать, величать его по имени, Как чествовать по изотчеству; Звали его просто богатырем Северным, Над семидесятые землями богатырем. С времен отдаленных, с неведомых дней Родная нам Волга звалась уже Расой; Притоки Наревы у прежних людей - И Неман, и Полоть, носили названье И Росы, и Русы; наш Днепр той порой Звался также Росой; еще река Руса Текла Новгородской Полночной страной, И Росой граничил край древний Поруссов, С Полудня немало шло русских князей С дружинами их на родное Поморье, И там было много отважных вождей, Носивших названье Руян и Рутенов... То были ли прямо родные сыны Древнейшего Роса иль люди другие? Где он был в это время? Какие страны Тогда воевал? Как в те дни назывался, Когда вновь предстал? Из какого гнезда Взлетел он впервые?.. Теперь позабыто; Но с древней поры уж сияет звезда Его между Понтом и морем Хвалынским; На быстром Днепре - его край был родной, По Киеву звали тот край Кунигардом, Великой Киянской и Гунской страной, Где праздновал долго он праздник русалий; Весь Север широкий, где в чаще лесной Стояли Славянск и великий Новгород, Считался издревле славянской землей, И долго еще звался Славней древней; На Понте Эвксинском, меж храбрых хазар И дальним Дунаем, по городу Арту, Где был постоянно торговый базар Славян и арабов - страна называлась Артанией; после ж известна у нас Под именем новым уже, Таматарха И Тмутаракани. Отсюда не раз На мелких судах он носился с дружиной По синему морю в глубь западных стран, И там доплывал до ворот Геркулеса; Был в древней Севильи он, и как буран, Пронес по странам тем ужасное имя Воинственных руссов; а остров Тамань И самый Эвксинский Понт, где он издревле Свою наложил богатырскую длань, Звались со времен незапамятных Русью. Давно также знала его старина Под чуждым названием Ателя, Анта, Которое дали ему племена Востока; а после и готы, и греки. Но он никогда еще так не бывал И силен, и страшен соседним народам, Как в славные дни те, когда он предстал Преемником князя Киян - Балемира. Тогда целый мир перед ним трепетал, ты? А Запад прославил бичом его Божим, Исчадием ада; но край величал Его - своим батькою, Солнышком-красным И просто - Медведем. Он гонит врагов С Днепра и Дуная; пред ним уж трепещут И Рим и Царьград, и впервые покров Спадает туманный с Славянского мира. Лишь только пронесся по царству славян Его богатырский клич, в миг отозвались И Днепр наш Словутич, и край Поморян, И горы Карпаты, и дальняя Лаба... Из первых очнулся сын Ваны благой, Воинственный Вандал, известный издревле Соседним народам торговлей морской И силой воинской. Старейший из ванов, Отец-патриарх, он желал всей душой Давно собрать кровных сынов воедино; Его внук отважный, младой Яровит Ходил с сильным войском против легионов Державного Рима; но бог Святовит Был против обширных и прочных союзов; Единство бежало славянских племен, Они закоснели в непрочной свободе, И ясное солнце новейших времен Застало их в тех же бесплодных раздорах. На Запад явился другой исполин, - Глава лонгобардов, всемирный торговец, А на море - главный вождь лютых дружин Велетов и вагров, тогда самых хищных Прибрежных пиратов. На Висле восстал Еще сын могучий божественной Ваны, Вождь лигов и ляхов, что долго держал Под игом своим кровных братьев, силезцев, Имевших впоследствьи особых вождей И живших отдельно, вокруг реки Слезы. На Полдень отсюда, средь злачных полей Торговой уж Лабы, где город был Липецк, Восстал, с отдаленной еще старины Известный в местах этих древнему Риму, Седой богатырь всей Сорабской страны, Кого называл он вождем то херусков, То готов восточных. Вождь этот сломил Его легионы в лесах Тевтобургских, Где Рим, потеряв часть своих лучших сил, Лишился Германика. После явился Он с помощью призванных с Волги алан На берег Дуная; как тур круторогий, Он там ворвался в среду греческих стран, И долго топтал Византийское царство, Пока утомился. Не раз попадал И наш край Днепровский ему под копыта; Но грозный Аттила до корня сломал Потом рог кичливый ему и забросил За быстрый Дунай. По Карпатам глухим Вставал богатырь, князь воинственных чехов, И боев, кого по лесам их густым, Сперва назвал Рим Германдуром и Квадом; Но после, узнавши внутри сих лесов Теченье Моравы, сталь звать Маркоманом. Здесь некогда жил ужас Римских орлов, И бич их, могучих еще, легионов, Великий Нарбой, вождь любимый славян, Которых он собрал почти в одно царство, Ослабив раздоры враждующих стран И круто смирив их разумною властью. Казалось, так близок единства был час; Но вспрянул упрямый, воинственный Ярман, И с диким упорством разрушил зараз Его гениальный непонятый замысл. От моря венетов до темных лесов И высей Дунайских, восстал наш старинный Славянский Горыня, что столько веков Под властью был Рима, - восстал уязвленный, Но все не смиренный тяжелым мечом Властителя мира, - он, праотец ретов Иль древних словаков, известных потом Под местным названьем паннонцев, норийцев, Бенетян, далматов, и прочих племен, Сидящих по Истру и в Крайне гористой; Тот див, что в начале древнейших времен Владел, может, всею страной заальпийской, До царства латинов; пока юный Рим, Усилясь, откинул его опять в Альпы; Но даже и тут, с славным родом своим, Он все еще страшен царю был вселенной. Божественный Август поздней наводнил Его край опасный своими полками, И лучших в народе людей расселил По дальним владеньям всемирного царства, Куда они вместе с собой принесли Печальный рассказ о своих злоключеньях, О страшном разгроме словенской земли, А с этим, и новое имя их - склабов. На Северо-Запад Дуная, вставал Поклонник Велеса, вождь западных вендов, Кого дальний Рим в эти дни называл Вождем вольных франков... За ним начинались Владения швабов, что слыли в те дни, Подобно неметам, тевтонам и саксам, Еще дикарями; так были они Тогда во всем ниже народов славянских; Особенно саксы, насильем своим И зверством, стяжавшие грустную славу В славянском Поморьи. Подобны другим Иль хуже еще, были фризы, батавы, И жили в болотах... Но дикий раздор И тут заявил себя в мире славянском, Как это бывало всегда, когда спор У них заходил о народном главенстве Или о единстве. И вождь-исполин Воинственных виндов, позднейших сих франков, Пошел, во главе своих храбрых дружин, Не в край придунайский, куда шли другие: Но прямо примкнул он к старинным врагам Славян, к легионам отжившего Рима... Кто мог тогда знать, что славянским землям Вождь этот готовит их смертную чашу! В то время Микулу как бы не видать, Среди этих полчищ и бранной тревоги; Отвсюду сбирается грозная рать, Из разных племен, и земель, и языков; Сверкает оружье, шумит сборный мир. Далеко гремит клич, призыв богатырский Над семидесятые землями богатыря. Сзывает всех братьев-славян он на пир; Однако и мирный Микула не празден. Пусть вещая сошка стоит той порой В закуте глухом, а кобылка гуляет В лугах заповедных; пусть он, наш родной, Запрятал и скарб свой домашний подальше; Но этот всеместный, воинственный сброд И самый пир бранный Микуле не чужды: Микула - князь рода; его мир-народ Имеет свою также долю в движеньи. Микула встречает родимых гостей, Он им собирает священные жертвы, И сам снаряжает в путь бранных людей; Его ведуны, его вещие девы Гадают о темном исходе войны, Колдуют оружье, сряжают наузы; Сыны его скоро уйдут из страны. Дорога неблизкая, нужны запасы; Храбрец селянин расстается с семьей, Микуле ничто в этих сборах не чуждо; Весь мир-народ - воин; его манит бой, Он вырос, рожден средь кровавых побоищ; В Микуле пылает огонь боевой, Он сам вождь народный... В глуши лесов темных Свершают гаданья; по всем высотам Приносятся жертвы богам вековечным. Обряд изменялся по разным местам Славянского мира; у каждого края Был свой обряд местный, любезный богам И их жрецам вещим. Вот солнце садится, Микула идет чуть пробитой тропой В высоком бурьяне к священному бору. На Западе ярко еще золотой Сияет щит светлого сына Сварога; Микула проходит под сенью дубов, Раскинутых врозь по окраине бора, Как ряд исполинский зеленых шатров При входе к широкому, темному стану. Еще тут светло; с незакрытых сторон Сияет сквозь ветви вечернее солнце, Играя по листве, и он принужден Порой уклоняться от яркого света. Но вот он, с святою молитвой в устах, Вступает в прохладный, таинственный сумрак Нависших деревьев; бор спит уж впотьмах. Как бы очарованный тихой дремою. Его обдает всего влагой сырой И запахом свежим древесного листа, - И трепет священный объемлет душой, Вещая о тайном присутствии бога; Чем глубже Микула уходит вперед, Тем чаще и гуще сплетаются ветви; Потом образуют они темный свод, - И глуше все, звонче становится сумрак; Но даже и в этих потьмах зоркий взор Почти сочесть может кругом все деревья, Так чисто, опрятно содержится бор, Сей храм живой бога. Мелькая по чаще, Микула идет, едва видной тропой, В глубь самую бора; потом тропа скрылась, - И вместо травы то шуршит мох сухой, То кустья брусники хрустят под ногами; Вот где-то далеко в пространстве глухом Как будто навстречу ему кто несется, Ломая сухие вершины крылом; За ним кто-то крикнул протяжно, заохал, И снова немое безмолвье кругом; Опять, будто грузное что-то свалилось, И вслед раздался вдруг пронзительный свист, Все ближе и ближе, вздрогнув, закачался На дремлющих ветвях проснувшийся лист, И снова все тихо в таинственном мраке. Но вот просветлело меж дальних дерев, Оттуда пахнуло озерною влагой, Раздвинулся бор, как ряд темных столпов, Открылась окраина зеленого луга, Как будто широкий, блестящий ковер, Раскинутый ярким пятном в отдаленьи, Лаская уставший от сумрака взор Своей еще светлой, густой муравою, Вокруг всего луга - плетень; а внутри, Как призрак туманный, дух этого бора, Закутанный в ветви густые свои, Священный дуб - древо святое, жилище Незримого бога. Отсюда кругом Бежит лабиринт чуть заметных тропинок, И вновь исчезает во мраке лесном. Микула подходит к замкнутому лугу; Когда повернулся он, длинной трубой.
Категория: Славянские сказания \| Добавил: LediOseny (21 Сентября 2009)
Просмотров: 1093 \| Теги: славянские сказания