Древний русский богатырь (часть 3) - Славянские сказания - Мифы, легенды - Ларец мудрости

Кладовая веков Мудр тот, кто знает не многое, а нужное. Эсхил

Главная » Статьи » Мифы, легенды » Славянские сказания

Древний русский богатырь (часть 3)

Раздвинулся бор; из далекой окраины Мелькнул еще свет, и опять полосой Исчез меж деревьев. Микула откинул С молитвой воротцы, и вышел на луг. Пред ним появился навес деревянный, На тонких столбах, осененный вокруг Зеленою листвой; на крыше чернеют Истлевшие гонты, с тяжелой резьбой Каких-то чудесных цветов и животных; Тут свалены грудой одна на другой, Дубовые скамьи; а дальше чернеют Котлы, ендовищи, столы для пиров, Священная утварь великого бога. У многих племен кроме главных жрецов Никто не входил в места эти. Так было На древнем Поморье; но русский народ Имел свой особый, как видно, обычай. Микула с молитвой поспешно метет Сначала под сенью священного дуба, Потом остальной луг. Весь бор одет тьмой; Но вот перед ним обозначился ясно Таинственный остов колоды большой, Со впадиной, ровно как лечь человеку Внизу сток для крови, откуда она Сбегала в котлы для священных гаданий; А дальше, близ дуба, - во тьме чуть видна Широкая яма, с золою и углем, И вкруг нее также остатки золы, И темные пятна запекшейся крови. С земли потянулись струи серой мглы; Но он уж расставил скамейки рядами, Взял в руку котел и поспешно идет Другим путем в чащу. Открылась ложбина; Навстречу Микуле сильнее несет, Сквозь ветви деревьев, холодною влагой, Трава поднялася; Микула ступил Промокшей ногой по высокой осоке, - Под ним одни кочки; в ветвях засквозил Опять блудный свет, и тотчас же открылась Глубь звездного неба, как будто вверх дном, Внизу отразившись на зеркале светлом Дремавшего озера. Ночь уж кругом; Торжественно-ясно прозрачное небо, Дрема тихо бродит по темным дубам, Листок не шелохнет в таинственном боре: Но жизнь не смолкает по звонким брегам Реки или озера, вплоть до рассвета. Вот будто кто плещется в светлых струях, Иль крадется тихо по дремлющим веткам; Вот что-то несется на легких крылах И хлопнулось прямо в вздрогнувшую воду; А там поднялся блудной струйкой туман И тихо клубится над сонной водою; Из темных кустов, как седой великан, Глядит мрак угрюмый таинственной ночи; Порою раздастся прибой спящих вод Иль вдруг налетит ветерок на деревья; Но слушайте, кто это будто поет? Иль это камыш шелестит вдоль прибрежья?.. «Сестрица, голубушка! Средь лесов дремучих Костры горят высокие, Котлы кипят кипучие, Скамьи стоять дубовые; На них сидит седой старик, И точит он булатный нож: Хотят меня зарезати». «Ах, братец мой, Иванушка! Горюч камень ко дну тянет, Трава шелкова на руках свилась, Желты пески мне грудь сосут». Микула - он знает кто песню поет, - Микула, черпнувши воды котел полный, Опять той же влажной тропою идет По чуткому берегу к темному бору. Он все изготовил на завтрашний день, День жертвы богам, и идет в путь обратный. Еще стала глуше дремучая сень Заветного бора; закликали дивы, Захлопали лешие в мраке седом; В ответ им послышался хохот русалок, Уснувший бор будто проснулся кругом, Как бы предвкушая торжественные праздники. Вдали пред Микулой блеснул снова свет, В траве затрещал коростель, сквозь деревья Мелькнул край прозрачного неба, и вслед Послышалось близко мычание стада; С небес юный месяц уставил рога, Во мгле разливаются звуки свирели, - Играет Белее... И поля, и луга, Покрыты, как море, волнами тумана; Немая окрестность глубоким спит сном, Чуть слышен кузнечик. Микула подходит К жующему стаду, неровным кружком Лежащему в сочной траве, под охраной Небесного пастыря; много коней И тучных быков приготовил Микула, Для завтрашней жертвы; забор из жердей Им служит оградой на время ночное. Он скоро вошел в огороженный двор; Протяжно во тьме заскрипели воротцы, И хлопнулись глухо в вздрогнувший забор; Он выбрал, что надо, на завтра и вышел, Шагая обратно опушкой лесной По влажной траве меж кустов и бурьяна, То весь озаренный сребристой луной, То вновь исчезая в таинственном мраке. Подходит к жилищу. Стрелою летят К нему псы навстречу, еще издалека Махая хвостами, и нежно визжат И вьются в пыли у него под ногами; Заржала кобылка, почуяв в кустах Родного хозяина; в спящих палатах Прошел домовой, повозился впотьмах, Пошарил по двери, и вновь все умолкло. Микула спустился уж в погреб глухой. И катит оттуда стоялые бочки С забористым медом и брагой хмельной, Выносит ковриги печеного хлеба И сыр свой домашний, творожный, в кружках; Кладет он все это на сено, в телеги, Что с вечера тут же стоят в воротах, На завтрашний праздник, на пир богатырский, И миру-народу, и богатырям, Идущим в путь дальний, чтоб было и питий, И брашен в обильи, на жертву богам И всем на веселье, и крох бы осталось; И зверю, и гаду, и птице земной, И птице небесной. Но вот засветало; Заметно редеет мрак ночи седой. Притих коростель, затуманились звезды, Зарделся румяной зарей небосклон, Захлопал крылами петух под навесом, Чирикнули птички, слетел с земли сои... Микула давно уж в бору заповедном: Готовит там жертвы, ждет кровных гостей, И сам, в сан высокий теперь облеченный, В святой сан жреца, что отысконе дней Ему принадлежит, как старшему в роде. Шумит бор священный. Отколь кто пришел: Ржут кони, мелькают косматые чубы, Бряцает оружье, мычит тучный вол, Свершаются жертвы, вещбы и гаданья; Горят костры, льется питье на весь мир, Возносится слава богам вековечным; Лежат грудой яства, гремит буйный пир, Довольны и люди, и светлые боги... Среди лесов дремучих Огни горят высокие, Котлы кипят кипучие, Скамьи стоят дубовые, На них сидит седой старик, И точит он булатный нож. Придет черед пленных, начнут причитать Аленушка с братцем-Иванушкой; криком Победным ответит им дикая рать, И все заглушит песнь богам вековечным. Дарил тут Микула потомков своих, Дарил не сребром и не золотом их, Дарил он, Микула, их - личной свободой, Дарил - золотым побратимством дружинным; Дарил их - любовью святой к земледелыо; Они ж дары эти родимой земли, Дары те Микулы, отсель разнесли По Римской земле и по Западным царствам; Они разнесли их по целой Европе, Сменив городской ее мир - деревенским. Не буйные ветры в степях подымаются, Не море-океан из берегов разливается, Подымается наш русский старинный богатырь, С силой грозной своей, со Полуночной. Не млад-сизокрылый орел среди соколов Летит по поднебесью, Летит он, наш славный, старинный богатырь Со дружинушкой своей храброю, С полками бессчетными... Где конь его ступит, трава не растет, Завидев его, звезды падают, Великие царства перед ним расступаются, А малые тают, как воск от огня. За ним идут, едут, богатыри, витязи, Богатыри, витязи, силушка несметная, С равнины Днепровской, с берегов Волги матушки. С родимого Дона, с Поморья богатого; На борзых конях, в доспехах кованных, В кольчугах булатных, в шишаках позолоченных, Чубы косматые, бородищи лопатою... Сверкают их копья; мечи, тяжкие молоты, Блестят топорища, клевцы трехгранные... За ними несутся на быстрых коньках, На быстрых коньках, на степных бегунах Орды заволжские, полчища хвалынские, - Бородки тощие, тараканьи усы. Тараканьи усы, сафьян-сапоги; Звенят сабли острые, колчаны пернатые, По лукам седельным - арканы намотаны... За ними, из темных дремучих лесов, Нестройные полчища лютых Волков, Велетов, древянов, гуней оборванных, - Ножи у них острые, дубинки вязовые, Рогатины длинные, железные палицы; На плечи накинуты шкуры звериные, Бороды всклочены, груди обнаженные - Иные по телу, как змеи, расписаны... Дрожит мать сыра-земля , леса расступаются, А мутные реки от силы бесчисленной, От силы бесчисленной в берегах колышатся. Идут они, скачут богатыри, витязи, Валит сила грозная; дивы с вершин дерев Пути им дороги незнаемы слушают; А серые волки по сторонам бегут, По реченькам броды, переправы разведывают. Валит сила грозная, поет, потешается, В богатырские игры поигрывает; Трубят турьи рога, поют трубы медные, Тарелочки звонкие, бубны позвякивают; Удальцы-молодцы, приставив щиты к губам, Залихватски посвистывают. Далеко гремит песнь молодецкая, Про белых лебедок, поля Сарачинские, Про дальню сторонушку, царства Восточные, Где, добрые молодцы, они встарь погуливали. Глядит Даждь-бог с небес, красное Солнышко, Златыми лучами, как желтым он хмелем, Как желтым он хмелем, посыпает на них; Глядит на внучат своих старый Сварог, Расстилает Сварог им путь скатертью; А буйные Ветры, внуки Стрибоговы, Они, Ветры буйные, песни их слушают, По белому свету их песни пересказывают. Далеко позади скрипят телеги немазанные; Жены, матери, на облучках сидят, На удальцов-молодцов своих посматривают, Одежку им, сбрую ратную налаживают, Кровавые раночки у них залечивают, Судьбу, долю вещую, им разгадывают... Но сумрак событий уж быстро светал!.. Над сказочным миром всходило светило Истории, новый Бог света вступал На горний престол возрожденной вселенной. Средь Римского царства свершалась судьба Отжившего древнего мира, слагался Земле новый жребий... Еще шла борьба, Но Бог сам небес был решителем спора. Вокруг Селяниныча жутко, темно, Вновь стало, как прежде. Богатырь славный, Кому было свыше как бы суждено Поднять и устроить славянские силы, Исчез, как предстал, лишь кровавой чертой Означив свой путь по смятенной Европе. Откуда предстал он? Кто был он такой? Покрылось туманом. Пока Юг и Запад Сбирали обломки своих павших сил, Разбитые насмерть ужасным погромом, Его уж и след богатырский простыл, Оставив в народах лишь смутную память. Волшебница-Вана опять ожила, Славянский мир быстро восстал на Поморье; С его стран исчезнула прежняя мгла... Торговля кипит в его градах Поморских И вдоль славной Лабы; в главе городов Являются Волин, Аркона и Ретра; Их гавани полны торговых судов; Их витязи ходят служить к дальним грекам... Что ж делал Микула наш в крае родном? Его мир стихийный остался далеко; Живой мир яснел, свет врывался кругом, Древнейшие грады всплывали из мрака, Град Киев вставал в новом виде своем, Сам мир богатырский другой принял образ... Титан Святогор был уж богатырем, В нем стал проявляться дух новый Самсона, У кого в голове блестят Семь волосов ангельских. Степной Колыван, как и в прежние дни, Бродил по степям; но чудесный князь Вольга Искал уж себе господина; они Из силы бродячей вступают в дружину; Древнейший Сухман, див стихийный, и тот Давно принял образ и вид человека; Он бродит еще до лесам, он ведет По заводям тихим войну с вражей силой; Но также - стреляет гусей, лебедей Владимиру-князю. Не он ли, быть может, Как сын бога-Солнца, занес к нам в страну, В леса первобытные наши, служенье И богу-Агни, что в Литве встарину Горел очень долго под именем Знича? Сухман весь изранен; но что ему в том! Нет места живого на нем; но Сухману Все, видно, здорово. Он только молчком Из раночки вынет каленую стрелку, Приложит к ней маковый алый листок, И снова он бродит с тяжелой дубиной; Глядит, не мутится ль в Днепре где песок, В брегах не мельчают ли быстрые воды, Идут враги, значит. Не то, так к нему Бегут сами реки: «Вставай, богатырь наш, Нет больше проезда чрез нас никому; Как туча за тучей, орда за ордою...» Но будь их и больше - ему все равно! Не честь, не хвала молодецкая, отведать силы татарские, Татарские силы неверные». Как будто судьбами ему суждено, Свою дубинку-вязиночку, А в той дубине девяносто пуд, Расщепать ее на мелки щепы», А после разлиться рекою кровавою: «Потеки, Сухман-река, От моей крови от горючей, От горючей крови от напрасной В земле Новгородской, на главном посадстве, Сидит уже хитрый, угрюмый Буслай Буслаевич; строго он держит порядок В своем новом городе; Северный край, Заметно, уж чует ярмо его власти; Но в городе славном, как сокол младой, Ему подрастает сынок и преемник, Грядущий вождь этой дружины морской, Что долго гуляла по реченькам быстрым, По заводям тихим, стреляла гусей И уточек серых, тот Васька Буслаич, Что знать не хотел и не знал ни властей, Ни грозных законов, ни родственных связей, Ни храмов Господних, ни вещей судьбы; А знал только Васька широкую волю. Искал лишь добычи, удалой гульбы, Иль быть атаманом, или сломить шею! И точно, недолго ее он сносил, Запнулся он где-то о бел-горюч камень, И тут же и голову Васька сложил; По сказу других же, его поглотила Пасть тысячеглазой Пучины морской, И сгинул он, Васька, с поры той навеки. В Новгороде мог также этой порой Явиться и славный Садко. Он задумал Однажды хвалиться своею казной, своем, Затеял скупить весь товар новгородский. Скупал он, скупал, а товар все растет; Лишь тут Садко понял, что как ни богат он, Но первый на свете богач - мир-народ. Езжал он с товаром своим и по Волге, Привез раз Ильменю от Волги поклон; За это Ильмень, богатырь новгородский, Дарил его рыбой, и сделался он Еще тут богаче. Но все не смолкала Усобиц гроза, истребляя в конец Мир древний славянский. Родное Поморье - Древнейший народный оракул, венец Торговли его - было полно смятенья. Недобрые вести оттуда текли По целому краю; раздоры мертвили Последние силы славянской земли. Былой богатырский мир всюду кончался, Сварогово царство, мир древних богов И рощей священных с глухим треском падал Под тяжкой секирой сильнейших врагов, Вносивших не древнюю веру Одина, А нового Бога. Из стран Южных шли К Микуле какие-то чудные люди, И в край его, все еще темный, несли Со светом дух новый. Как в древнее время, Когда Селяниныч впервые вступал С своим славным родом в край этот Полночный, Тогда ему чуждый, как он очищал В то время край этот от дивов старинных; Так точно теперь в этом крае родном, Другой богатырь шел, шел богатырь новый, А может, и прежний, но в виде ином, И край очищал он от дивов и чудищ Язычества: был то Егорий святой, В то время Микуле еще неизвестный; Устраивал он, свет-Егорий благой, Край русский к принятию веры Христовой. Приезжал он к лесам темным: «Ой же вы, леса, леса темные! Полноте-ка врагу веровать, Веруйте-ка в Господа распятого, В самого Егория-света храброго. Я из вас, леса, буду строиться, Строить буду церкви соборные, богомольные. Ой вы, горы, горы высокие! Полноте-ка врагу веровать, Я на вас буду спускаться, Буду строить церкви соборные, богомольные. Гой еси вы, волки серые! Разойдитеся по всему свету по белому По два, по четыре и по единому, Пейте, ешьте посоленное и благословенное. Ах вы, пастухи, - красные девицы, Мои вы родные сестрицы! Вы змеиного духа нахваталися, И на вас тело, как дубовая кора: Вы сходите в Иордан реку, и скупайтеся». Таинственный сумрак старинных времен Повсюду редел; а мир новый, светавший, Склонялся к единству. Дух русских племен, Издревле торговый, и он сам, Микула, Желали нить прежних союзов связать В одно государство. Сам дух богатырский Их витязей главных, устав воевать С врагом в одиночку или служить порознь Царям чужеземным, искал своего Народного князя, вождя их дружинам, Иль красного Солнца, вокруг бы кого Им всем, молодцам, было молено собраться. Микула, как главный начальник, глава Славянского рода, яснее всех видел, Что общая рознь, разрушая права И силы народные, прямо стремится К народной погибели. Он понимал Бессилие Ваны дать краю единство; - Как он сам, и край весь разумно желал . Призвать из потомков богатыря Роса, Славнейшего в дни эти богатыря, Достойного князя. Впервые блеснула Тогда на Полночи дней новых заря, И край стал слагаться в одно государство; Меж тем, как ужасная буря кругом Крушила еще остальной мир славянский, Тот мир, что поднесь, при всем рвеньи своем, Не может подняться из груды обломков. Вручив этим первым верховным князьям Правленье над юной страною, Микула Вручил и ответственность им, как вождям Дальнейших судеб ее; но - этим подвиг Его не кончался. Он должен же был Стране сохранить и богатырей древних, Которых привел он, с кем долго так жил, Чьих образов полон был весь мир народный. Его светлый Вырий давно запустел, И сам Святовит умолкал на Поморье; Действительный мир с каждым годом скудел Семьей богатырской; но дух его прежний И образы славные богатырей, Они были живы, они, как и прежде, Рассеяны были, по мненью людей, По всей земле Русской; их надобно было Собрать только вместе, найти иль создать Для них новый Вырий, дать град им престольный, И этот славянский Асгард поддержать Всей древнею русской и новою славой. Они знали сами, что век их прошел Иль быстро проходит. В светающем свете Была их погибель. Кто мог, приобрел Себе домовище; другие ж как прежде В воздушных своих уплывали ладьях В мир древнего Рода, отколь нет возврата, Или исчезали в далеких странах, Не кинувши даже имен их на память. Микула не раз, может, их провожал Своими глазами; но рано иль поздно И он сам, Микула, о них забывал; Тем ярче вставали пред ним остальные, И ждали приюта... Куда ж их девать? Куда поместить их средь нового мира? И, может быть, долго пришлось бы им ждать, И долго жить в дымной избе у Микулы; Но вот воссиял из пучины веков Престольный град Киев, глава, средоточье Святой земли Русской, жилище богов Старинных Микулы и вещий светильник Его веры новой. Здесь весело жил Князь ласковый, добрый к народу, Владимир; Сюда устремился прилив лучших сил, Здесь стала златая среда земли Русской, Двор князя открылся для всяких людей, Молва про хлеб-соль и пиры его княжьи Гремела по краю; удачей своей, Приветом и лаской он всем стал любезен, Народу казался благим божеством... Как древний Сварог, он был мирно-спокоен, Весь край любовался его торжеством, Он был князь народный. Как красное солнце, Блестящий Даждь-бог, он на всех изливал Дары свои щедрые, свет благодатный. Как бог-Святовит, он страну охранял Своею блестящей, отборной дружиной. Все с теплым усердьем служили ему; Ни в чем он, князь вещий, не знал неудачи, Весь край был доволен, ему одному Обязанный славой своей и покоем. Микула мог смело сдвигать, раздвигать Век этот широкий, цепи баснословный; Он мог постепенно в его круг собрать И мир богатырский, и дивов стихийных, И витязей новых позднейших времен. Микула так точно и сделал. Град Киев Стал Вырием новым: сюда собрал он. И самых старейших богатырей древних, И витязей младших; а славный тот век Отважно раздвинул до тьмы первобытной; Тут были и витязь - вполне человек, И див-богатырь, и див древний стихийный; Сам князь принял образ благой божества; Его окружает дружина титанов, Его дни текут посреди торжества; Но тут же видна и сословная распря: Стране угрожает татарский погром, Сам Киев-град смешан впоследствии с Москвою. Микула, заметно, здесь - в мире своем; Один только образ былой изумляет Отсутствьем своим в семье этой родной, Блистательный образ и самый древнейший - Богатыря древнерусского, Ивана Царевича; Его уже нет, ни в кругу богатырском, Ни в Киеве стольном. Но он и не мог Иметь теперь места в устроенном мире; Тот век переходный, бродячий истек; Он сам теперь должен во всем измениться, Иль вновь изменить свой характер былой; Чтоб стать в среде новой. Он мог быть отныне Владимиром князем, он мог быть Ильей, Добрынею, Вольгой Всеславичем вещим; Но лишь не безличным воителем тем, Что в древнее время скитался по краю. Но все ж он не мог так остаться ничем, А должен явиться был в образе новом. В какой же вновь образ Микула облек Его прежний образ, с ним бывший повсюду? Какое он имя отныне нарек Ему, полубогу, в стране своей новой? По княжему роду, он князем мог быть; Но как представитель всегда мир-народа, Он должен был прежде всего сохранить Народный характер и дух свой народный. Таков и является старый Илья, Прямой представитель во всем мир-народа. Его вещей силы давно ждет земля; Он только один из богатырей новых Вместил тяготу сил стихийных в себя И вместе с тем полон уж нравственной силы: Не верит приметам, ни древней судьбе, А верит в свою лишь да в Божию силу. Илья - богатырь христианских времен, Но в нем цельный образ еще сил минувших; Он див самый древний, но он окружен И сам в душе полон зарей православья; В Илье пред Микулою ярко блестит И Вырий старинный, и свет христианский; Тем больше Микула Ильей дорожит, Илья - богатырь его древний и новый. Илья - воплощенный вновь образ богов, Он тот же бог Вишну и Индра Громовник, Он бог, воплощавшийся с древних веков На помощь людей, и опять к ним пришедший За этим на землю. С сомненьем глядит На новый порядок он, новые власти; Народ в нем нуждается, и он спешит Его оградить от тяжелых стеснений. Но край еще долго его должен ждать; Град Киев уже полон богатырей древних И витязей новых; их там не искать: Они с первобытных времен окружают Свет красное Солнце; но старый Илья, Он должен сначала еще возродиться, К нему не готова родная земля, И он сам, Илья, не созрел для народа. Один мир уходит, другой идет вслед; Везде происходит тяжелая ломка, В народ не проникнет еще новый свет, Народ еще долго все будет язычник. И вот почему Илья сиднем сидел, Как русский народ наш сидит и поныне! Чего ж себе ждал он? Зачем не хотел Он дела?.. Понятно, он ждал себе силы. Откуда же сила народу придет? Откуда прийти ей, когда не от света! Так вот как давно чуял русский народ, Что свет - отец силы, и в нем его сила. Сидел Илья сиднем, как див Святогор Лежал, от избытка вещественной силы, Иль он на молитве усердной протер Коленами эту глубокую яму, Откуда виднелась одна борода; Но он сперва полон был грубой лишь силы, Как край наш поныне, и он никогда, Восстав в этом виде, не мог принесть пользы. Он был возрождавшийся только титан, Живой еще образ титанов стихийных; Восстань он - весь край бы потряс ураган, А это и было противно Микуле. Подняться был должен могучий Илья Не силой стихийной, но силою высшей, Чтоб им утвердилась родная земля; И он поджидал, терпеливый наш сидень Святой этой силы. Илья понимал, Что он один только, как образ народный, Кого он собою, Илья, выражал, Лишь он мог очистить страну от тех чудищ И дивов, что в ней заложили пути; Не мог в том успеть без него ни Владимир, Ни Киев: другого Ильи не найти; Один мог Илья сослужить эту службу, И он себе ждал, чтоб его подняла Та высшая сила, что он видел всюду; я, Одна эта высшая сила могла, Поднявши, дать образ ему человека. И вот она, Божия сила, стучит В окно у Ильи, и велит подниматься; То был ли Христос, или бог Святовит Иль боги иные; но, верно, им было Известно, что в тайных подвалах хранит Илья запас браги, которой испивши, Народы встают, новой жизнью полны; А если в тайник тот спуститься поглубже, Пожалуй, что хватит для целой страны Живой этой браги еще и соседям. Они шлют за брагой его самого; Когда же он выпил живой этой силы, Еще убавляют часть сил у него, Чтоб он у родимой страны не нарушил Ее равновесья. Оставив потом Илье богатырскую только лишь силу, Они объясняют ему, где и в чем Его будет служба земле и народу: «Бог тя благословит, Илья Муромец, Силой своей, Так и стой за веру христианскую, И за дом Пресвятой Богородицы: На бою тебе смерть не писана. Бейся, ратися со всяким богатырем, их; И со всею паленицею удалою; А только не выходи драться Со Святогором богатырем: Его и земля на себе через силу носит; Не ходи драться с Самсоном богатырем: У него в голове семь власов ангельских; Не бейся и с родом Микуловым: Его любит матушка сыра земля; Не ходи еще на Вольгу Сеславича: Он не силою возьмет, Так хитростью, мудростью ее». Нашелся Илейке и конь богатырский. Коль первым был другом у богатырей; У Дюка, Добрыни, Ильи, у Чурилы. Их вещие кони породой своей, Равнялись чудесной кобылке Микулы, И были ей дети. Конь Дюка ему Однажды промолвил: «Хоть я не старейший, Но мы не уступим в бою никому; Мой большой брат у Ильи Муромца. А серединный брат у Добрыни Никитича, А я, третий брат, у Дюка Степановича. А четвертый уж брат у Чурилы Опленкова». Такой конь летел в один скок чрез реку, А длинным хвостом устилал круты горы? В обычай было тогда седоку Иметь ком земли при себе, чтоб держаться. Илья от заутрень зараз поспевает Из Мурома в стольный град Киев к обедне; Конь Дюка в конюшне без дела стоял, И врос по колени от этого в землю. Узнать и подметить по конским следам, По их ископыти следы вражей силы, Чтоб как не попасть бы в засаду врагам, Считалось у витязей первым их делом. Конь чувствовал также сродство и вражду: С своим он конем становился спокойно И ел с ним пшеницу; но чуть на беду Встречались враждебные кони, тотчас же Дрались они, грызлись. Илья по утрам Коня обмывает медвяной росою, Дает нагуляться ему по лугам, Поит лишь росою и кормит пшеницей. Потом доставал Илья меч боевой. Мечу покланялися скифы, как богу; У сына Гервары был меч роковой, - Меч этот сковали подземные карлы; И он тогда только влагался в ножны, Когда обагрен был он вражеской кровью; Меч грозный Одина, решитель войны, Был скрыт в крепком дубе. Старинный наш Муром Имел меч Агрики; мечом тем сражен Змей-оборотень, прилетавший к супруге Княжившего князя. С древнейших времен Тот меч был заложен в постройке соборной; Сперва его добыл из богатырей Добрыня под мертвой главой великана, Как юный Сигурд у Фафнира; поздней Явился он в муромском древнем соборе. He менее надобны были Илье Звенящий колчан и булатные стрелы; А стрелы иные в славянской земле Ценились дороже всех в мире сокровищ. Так Дюк имел несколько эдаких стрел; В ушах каждой стрелки сиял дивный камень, Тирон-самоцветный; тот камень горел В ночной тьме, как свечка; а клеены были Чудесные стрелки орлиным пером: Ронял эти перья орел в сине-море; Стрелял Дюк такими стрелами лишь днем, А ночью сбирал их по чистому полю А в ночи те стрелки, что свечи горят Свечи теплятся воску ярого. Сковал себе стрелы и старый Илья; Сковал три стрелы он из полос булатных, Потом закалил их в земле, чтоб земля Стрелам придала свою мощную силу. Берет у отца и у матери он Их благословенье, во век нерушимо; Справляет им в ноги сыновний поклон, Кладет перед ними он заповедь крепку, Защитником быть сирых вдов и сирот, Меча не кровавить в крови светло-русской, Стоять за родимый свой, кровный народ. Служить верой правдой Владимиру князю. Но прежде, в долгу чтоб не быть у отца, Он правит крестьянские в поле работы, Он чистит чащобу, валит без конца Столетние дубы, сдвигает вниз гору И ей запружает теченье Оки. Дивуются люди Илейкиной силе: Покорны земля ей и воды реки; Ничто стать не может против его силы. Затем оставляет Илья отчий дом. Все видели, как на коня он садился. Никто не видал, как исчез он с конем. Взвился под Илейкою конь богатырский, Первый скок скочил на пятнадцать верст, В другой скочил - колодезь стал. «Громовник-Перун!» - мир-народ вслед кричит; «Илья сам пророк!» - вслед кричит мир крещеный. Еще мир двоится - одним уж блестит Свет новый; другие живут в мире прежнем. Ильин же родник и поныне стоит; И слышно, к нему и теперь медведь ходит Испить в нем водицы, чтоб силы набрать Себе богатырской. Но мощный Илейка Путь держит не в Киев - себя показать Свет-Солнышку князю, богатырям старшим; А едет он прежде в глубь темных лесов, Всего прежде ищет он подвигов славных. При всей своей силе, Илья не готов Предстать еще к князю, не в праве явиться В кругу богатырском. Призванье его - Очистить край Русский от древних чудовищ И дивов стихийных; он прежде всего Желает прославить себя этой службой. Как прежний титан, он въезжает в глубь гор. Не в древнее ль царство родного Водана? Еще там живет древний див Святогор, Как видно, брат кровный иль родственник близкий Тому великану Полуночных стран, В чьей варежке, в пальце, провел ночь однажды Бог Тор, так велик был седой великан! Заехал Илейка в туманное царство Водана, и слышит Великий шум с под Северной сторонушки: Мать сыра-земля колыбается, Темны лесушки шатаются, Реки из крутых берегов разливаются. Влезал Илья на сырой дуб, Видит: едет богатырь выше лесу стоячего, Головой упирает под облаку ходячую, На плечах везет хрустальный ларец. Приехал богатырь к сыру-дубу, Снял с плеч хрустальный ларец, Отмыкал ларец золотым ключом; Выходит оттоль жена богатырская; Такой красавицы на белом свете Не видано и не слыхано... Большой богатырь тот и был Святогор, Холодный и бурный титан Полуночи; Но он с собой возит, див северных гор, Он возит хрустальный ларец за плечами. Когда отомкнет он ключом золотым Ларец этот чудный, оттуда выходит, Сияя нарядом своим дорогим, И всех поражая своей красотою, Его молодая подруга-жена, Красивей кого нет во всем белом свете Красавица наша родная, Весна, Кого нет прекрасней под северным небом. Судя по былинам, могучий Илья Здесь пробыл немало, и пробыл непраздно. Едва распалилася жаром земля, Маня его в полные страстью объятья, Морозный див в белом шатре захрапел, И в сон погрузился на целое лето. Илья насладиться любовью успел С красавицей вдоволь... Но вот див проснулся; Илья не успел и глазами моргнуть, Как он собрался уж, замкнул ларец светлый, Запрятал жену, и отправился в путь. Как Тор ночевал раз в перчатке Скрюмира, Так точно Илья наш попался в карман К Полночному диву, и три дня с ним ездил, Пока не узнал от коня великан, Кого с собой возит. Тогда Святогор-див С Ильей побратался и назвал его Своим младшим братом, себя назвал старшим, Жену умертвил - и стал после того Илью учить разным похваткам, поездкам Своим богатырским; покуда Илья Совсем богатырь стал, как есть, настоящий, Каким и признала его вся земля, Земля светло-русская. Но древний век И мир Святогора-титана кончались; Светал новый день, и живой человек Сменял исполинов и дивов стихийных; Поехали раз Святогор-див с Ильей, И встретили гроб, а на гробе том надпись: «Кому суждено, в гробу лежать, Сперва лег Илейка, но гроб был большой, По нем не пришелся; тогда растянулся Титан Святогор - гроб пришелся по нем. Велел он Илейке накрыть себя крышкой, Илья накрыл крышкой; но сколько потом Илейка ни бился, не мог ее сдвинуть; Так див-Святогор в домовище с тех пор, Так в нем и остался. «Возьми, мой меньшой брат, Мой меч-кладенец, - закричал Святогор, - Ударь поперек им по крышке». Но старый Илья был не в силах его меч поднять; Тогда приказал он Илье наклониться, А сам дохнул в щелку, чтобы передать Ему часть гигантской своей, страшной силы. Почуял Илейка, что силушки в нем Вдруг прибыло втрое; тотчас поднял меч он, И с маху ударил по крышке - кругом Посыпались искры; но где он ударил, То место железной слилось «Совсем задыхаюсь, - из гроба воскликнул Илье Святогор-див, - спаси, брат меньшой!» Илейко в другой раз ударил по крышке, Посыпались искры, но гроб полосой Еще раз, крест на крест, покрылся железной. «Нагнись к домовищу! - из гроба сказал Илье Святогор.- Всю отдам тебе силу». «С меня будет силы! - Илья отвечал, - Не то и земля не снесет». - «Ну, и ладно, Что ты не послушал меня, брат меньшой: Дохнул бы теперь я и тебя мертвым духом, Ты здесь же и лег бы. Прощай, Бог с тобой! - Илейке из гроба титан отозвался. - Владей моим славным мечом-кладенцом, Коня ж привяжи здесь, ко гробу». Тут хлынул Из гроба дух мертвый. Простясь с мертвецом, Илейка коня привязал к домовищу, Взял меч-кладенец, и поехал искать Дел, подвигов ратных по белому свету. Так древний титан наш успел передать Илье часть немалую силы стихийной. Но в мненьи страны, с этой силой одной Илья и остался бы только титаном, Когда бы, как нравственный сидень былой, Он не был бы на ноги поднять, той высшей, Чудесною силой. Поехал Илья Теперь отсель прямо к престольному граду. Открыта Илейке вся Божья земля, Путь каждый Илейке теперь прямоезжий. Он едет, Илья наш, Старшие богатыри дивутся На поездку Ильи Муромца... У него поездка молодецкая. Вся поступочка богатырская. Они с облаков Любуются старым Ильей, иль из бездны Воздушного моря? С древнейших веков, Как видно, они про Илейку уж знают И он сам, народный наш сидень Илья, Про них также знает? Но так и должно быть! Вся кровная эта Микулы семья, Вся вышла она из древнейшего мира, Из той отдаленной еще старины, Когда и титаны, и боги, и люди, Еще жили вместе, средь вечной весны, И в вечной борьбе, за тот мир первобытный. Мир этот, откуда старинный Илья Вначале явился, и князь сам Владимир, Живущий средь чудищ, и эта семья Его богатырская, только по виду Еще молодая, и эта земля, Где стражу содержат на крепких заставах, Еще волки, змеи, а дивы кишат По всем закоулкам, везде залегая Пути и дороги, и сам Киев-град, Куда невозможно пройти иль проехать Путем прямоезжим, и этот Илья, Чудовищный сидень, что мог своротить бы Один землю целую, выпив питья, Что дали ему вековечные боги, - Все это не мир ли, еще нам чужой, Не тот ли мир древний, что даже остался Далеко в тумане за старым Ильей, С тех пор, как явился он в мир настоящий, И стал человеком и богатырем, Вступивши в дружину великого князя?.. Да он и сам помнит о мире ином, О мире древнейшем еще, исполинском, Где он живал прежде, чем это питье Воздвигнуло к жизни его настоящей. Он помнит другое еще бытие, Когда обладал он и силой нездешней, Стихийною силой иль силой иной, Но силой гигантскою, страшно-могучей, Той силы не вынес бы мир наш живой, И он с ней стал сиднем, подавленный страшной Ее тяготою. Он помнил тогда Себя даже в разных местах отдаленных, Где он не бывал уж потом никогда, О чем он оставил немало преданий И сказок в народе. Не той ли порой Он прижил с какой-то Горынинкой сына? Не той ли порой он живал с старшиной Таинственных дивов на дивской планине? Не той ли порой он, еще молодой, Учился на Севере славным похваткам Своим богатырским?.. Свершить это он Лишь мог разве только в начальную пору, Когда не сложился еще дух племен В общественный мир и потом в мир гражданства; Могло это быть лишь в стихийный тот век, Когда мир был полон еще сил бродячих, Когда горы, реки и сам человек, И боги блуждали из места на место... Но дух человека теперь начинал, По опыту, видеть свое превосходство Над мертвой природой, что он оживлял Своим детским страхом и благоговеньем К ее грозным силам. Он слышал в себе Хотя еще смутно, но силу разумней Ее слепых сил, и не раз уж в борьбе Одерживал лично над ними победу; Он их перенес уж на богатырей, Сих главных преемников силы стихийной, Потом на славнейших народных вождей, Кого он считал, по их высшей породе, Сынами, потомками высших богов; Мир образов мертвых вступил незаметно В действительный мир, и до новых веков Потом оставался его достояньем. Наехал сначала Илья на притон Разбойников. С криком они окружили Его, старика; но не двинулся он, Пустил он стрелу только в дуб кряковистый, И дуб разлетелся на мелки щепы; Тогда в миг смекнули, что к ним за детина В притон их наехал; и те же толпы Хлоп в ноги Илье, и дают крепку запись Ему на холопство; дают ему в дар Коней, несут золото, платья цветные; Но он охлаждает в разбойниках жар Своим бескорыстьем, и лишь говорит им: «Кабы мне брать вашу золоту казну, За мной бы рыли ямы глубокие; Кабы мне брать ваше цветно платье, За мной бы были горы высокие; Кабы мне брать ваших добрых коней, За мной бы гоняли табуны великие». Не хотел он их и в холопство прин
Категория: Славянские сказания \| Добавил: LediOseny (21 Сентября 2009)
Просмотров: 3360 \| Теги: славянские сказания