Вырий, древний рай арийцев (часть 2) - Славянские сказания - Мифы, легенды - Ларец мудрости

Кладовая веков Мудр тот, кто знает не многое, а нужное. Эсхил

Главная » Статьи » Мифы, легенды » Славянские сказания

Вырий, древний рай арийцев (часть 2)

Мыслители эти Не спорили против богов; но нашли, Что всякий посредник меж них и богами Излишен, - что небо, сей светоч земли, Должно быть открыто для всякого духа И мысли свободной. Творец и герой, И первый учитель сей мысли отважной Был первый Будда, бог иль смертный простой, Но уже предвестник Будд этих позднейших, Что подняли после ученье свое На высшую степень религии новой. Кто б ни дал ученью тому бытие, - Один из потомков ли новых Микулы, Иль сам он, Микула; но мысли его Вошли в состоянье народов арийских. Для гордых богов не могло ничего Тогда быть опасней, как это ученье, Равнявшее с ними земного Будду; И тою порою, когда он, вперивши В себя свои взоры, уткнувши браду В свое чрево, годы сидел неподвижный, Как мертвый, иль камню подобный, стоял В святом созерцаньи, он был им ужасен. Еще он ужаснее был их жрецам, Священным браминам, которым грозило Ученье его, как и самым богам, Конечным паденьем. Ряд страшных гонений И казней жестоких последний Будда Навлек на себя по всему Индостану Сим страшным расколом; и даже, когда Уж он утвердился на целом Востоке, На Инде чуждались его; лишь Цейлон Признал и усвоил его дух свободный. Главнейшие боги с начала времен Провидели сами, что в дальнем грядущем Их царству назначен был также предел; Они проницали грядущую силу Судеб человека, чей славный удел Идти непрестанно к благому развитые. Всеобщий творец и отец их, Сварог, Вручивши новейшим богам управленье Подлунного мира, замкнулся в чертог Божественной славы, и там оставался В немом созерцаньи событий земных; Но все они знали, что некогда, - скоро, В среде самых смертных, рабов их слепых, Должно воплотиться бессмертное Слово; Что в мире родится Бого-человек, Божественный вождь и учитель народов, Чья дивная мудрость создаст новый век И новое общество, к благу вселенной. Они даже знали, что явится он Чрез пять веков позже того, как родится и Буддою бог Вишну, - и с этих времен Настанет божественный вечер небесных Величий. Микула имел двоих братьев. Князь Щит Считается братом старейшим Микулы; Он был покровитель, как древность гласит, А может, и первый царек древних скифов. От слова "щит" древние греки потом Его звали Скитом и Скифом; но наши Славяне, на прежнем наречьи своем, От этого ж слова себя называли Скелетами, так как по ихнему "щит" Звался прежде скутом, скутулом и скитом. Другой брат Микулы, о ком говорит Глубокая древность, звался князь-Стрелою; Он был обладатель колчана и стрел, А дом подвижной свой возил на колесах; Вел жизнь кочевую, однако имел Священный очаг и стада с табунами, Что он отбивал у оседлых племен. Еще в свою юность учил он Иракла Владеть метким луком, и с древних времен За то был в почете и славе у греков, Как сын бога Солнца. Эллада ему Воздвигнула храм, а потом учредила Торжественный праздник, - ему одному Из всех иноземцев доверив ночную В ее градах стражу. Той самой порой, Когда стал Микула владетелем сошки, Еще раскаленной в пучине златой Небесного Солнца, князь-Щит и Стрела-князь, Плененные вещию столь дорогой, Хотели ее взять у младшего брата; Но только коснулись, она обожгла Обоим им пальцы; и тем заявила, Что рьяным их силам пора не пришла Менять лук и щит свой на труд столь тяжелый, Как труд земледельца. С того дня была Оставлена сошка Микулы в покое; А он стал старейшиной, князем, главой, - И братья признали Микулину мудрость. Тогда Князь-Стрела, как мрак ночи глухой; С нагорными вместе спустясь облаками, С звездами, что блещут по тверди ночной, С степным буйным вихрем и бурей песчаной, Сошел с Гиммалайских священных высот В пустынные долы и степи Турана, Где только отхлынул тогда разлив вод И чудные злаки волшебного Юга, Еще не поблекнув под солнцем степным, Собой украшали цветущую землю; Меж тем, как в соседстве с сим миром ночным, В стране благодатной и мирной Ирана, В том царствии солнца и ясного дня, Благой Магабад и Джемшид велемудрый, Извлекший впервые огонь из кремня И первый воздвигнувший град на утесах, Что даже поныне в местах тех слывет Престолом Джемшида, спокойно вносили Божественный свет просвещенья в народ И в нем развивали начала гражданства. Пока мы не знаем почти ничего О самых древнейших потомках Микулы; Но знаем, что были в семье у него Три дочери. Старшей, по имени Грозной, Он дал назначенье быть вещим послом; Не грозным послом ли к небесному Роду, Старинному Яме, куда с торжеством Она провожала закланные жертвы?.. Как грозная Кали у индов, она Звалась также Грозной, и также считалась, Как та, справедливой; но наша страна, Забыв древний образ, едва сохранила Одно ее имя. Другая за ней Микулина дочь, та была богатыршей, Каких было много в начале тех дней. Подобно индийской, воинственной Дурге, Она проводила все время в войне С ужасною ратью тогдашних титанов; Когда ж водворился порядок в стране, Она превратилась в блистательный образ Нежнейшей супруги. Старейшей сестрой, Посредницей сей меж землею и небом, Мог быть учрежден еще тою порой Сонм дев щитоносных, что с нею душили Знатнейшие жертвы, сливая потом Священную кровь их в котлы золотые, Для вещих гаданий перед божеством. Она лее учила, быть может, гадальщиц И дев прорицанья, что с древних веков Тогда торговали их вещей наукой, И знали приметы, значение снов, Снимали болезни. Повсюду встречали Их с честью, как дивных посланниц богов, Как вестниц судьбы и властительниц счастья, Они принимали рожденных детей; Они ж назначали им будущий жребий Давали паузы, и силой своей Могли исцелять и урочить заочно. Тогда, вероятно, для них не чужим И край был степной, и прибрежия Инда, И весь мир окрестный. Вернувшись к своим, Они приносить могли также рассказы Про чудных брахманов и новых богов, Наузы - амулеты. Степных батырей и коней их чудесных; Все это слагалось в теченьи веков В чудесные были; народ их усвоил, Но после немногое в них сохранил; Затем и составились наши былины, Из темных отрывков. Так край позабыл Совсем и о дочери младшей Микулы, А мрак отдаленья потом схоронил И самое имя ее и значенье; Но если одна дочь считалась послом, Другая гуляла Поленицей вольной, То мог ли Микула оставить свой дом И быт свой оседлый без вещей хозяйки? А ставши хозяйкой, потом госпожой, В дому, где был вверен очаг ей священный, Как главное око, как образ родной В домашних его и народных занятьях, Она называться сначала должна Чудесною Прией, потом вещей Ваной. Подобно красавице Ганге, она, Конечно, считалась в то время богиней. Земля подарила ей вещий станок И прялку; все чтили священное пламя Ее очага и домашний порог. Издревле она уж ткачиха и пряха; Но круг ее сельских занятий растет; Она охраняет народный обычай; Она прорицает, она уж прочит Грядущие миру - народу судьбины... Сперва ее детски-восторженный ум Еще весь исполнен живых впечатлений Весны первобытной, где тысячи дум Рождалися сами собою, при виде Волшебных картин и небес, и земли. Живой каждый образ в природе казался Ей духом разумным, - по небу ли шли Гигантские тучи, шумел ли над нею Деревьями ветер, струился ль вдали Вечерний туман, иль пало на небе Блестящее солнце, - все это душа Ее превращала в богов, исполинов, Иль грозных чудовищ. Она, чуть дыша, Следила, то с страхом, то с теплым сочувствьем, За каждым чудесным движением их В пространствах воздушных. Земля ей казалась Огромным цветком, что из бездн всплыл морских, Потом распустился под огненным небом. В его влажной чаши лежат семяная Земных всех растений. Планеты и звезды, Чье в небе движенье постигла она, В глазах ее были бессмертные боги. Они обитают в чертогах златых И ездят в воздушных, пустынных пространствах, В златых колесницах. Колесами их Они избраздили все горнее небо, И там проложили златые пути... Она ждала утром, в то самое время, Как следует солнцу на небе взойти, - Взойдет ли оно, как вчера и сегодня? Придет ли он, бог лучезарный, опять, Иль рать исполинов его не пропустит?.. О горе, когда возвратится он вспять, - Тогда целый мир погрузится во мрак, Так каждую ночь и день каждый она Следила за ходом небесных явлений; И каждый год, милая людям, весна, Союз сей земли и блестящего неба Отца всех живущих и матери всех, Была самый высший и лучший ей праздник. 'То были дни страстных любовных утех, Дни, полные неги и сил исполинских; Тогда вся природа и весь юный мир Как будто купались в огне сладострастья, И пьяные боги несли на тот пир В обеих руках, и гостям рассыпали Дары их благие. Среди всей земли И в огненном небе, особенно в небе, И вкруг самой Прии, вблизи и вдали, Шла оргия, страстный вакхический праздник, Неистовый праздник веселья, любви, а В ее глазах боги, томимые страстью, Покинув златые чертоги свои, Неслись за бежавшей воздушной толпою Роскошных нимф, тут же сжигая в огне Горячих объятий. Она любовалась, Как с грозным Перуном играли они, Бросая друг в друга по небу шарами Златых померанцев, и как бог Перун Проигрывал часто все игры Огняне; Или когда несся по небу табун Коней и оленей воздушных, и с свистом, И с грохотом мчался со свитой за ним. Бог дикой охоты, грозой оглашая Я. Окрестность; или по ступеням златым Сходила, в одежде своей семицветной; По небу Ирида, и дивной красой Как бы озаряла златые жилища Богов вековечных и мир весь земной. То мнилась ей радуга луком Перуна, То дивной богиней, несущей земле С высокого неба, весть сладкую мира И знамя союза. В таинственной мгле Тропических рощей, в пространствах воздушных, В гремящих потоках струившихся вод, Гремели ей хоры неведомых звуков Незримых богов; и сияющий свод Вечернего неба казался ей ризой Верховного бога. Но больше всего Пленял ее юный, блестящий красавец, Златой Даждьбог-Солнце, и сверстник его, А может, он сам лее, в другом только виде, Бог Индра-Перун. При восходе своем Горящее Солнце, сей бог дневной свита, Сперва представлялся ей рьяным конем. Когда вылетал он из волн океана, Рассыпав дождь искр из горячих ноздрей, - Все в миг оживало; а он себе мчится, Весь мир обдавая сияньем лучей И жгучим дыханьем. Когда ж он скрывался В таинственном мраке, - являлся другой, Бог лысый и блудный, божественный пастырь Небесного стада; но чуть полог свой Раздернет поутру румяная Лада, Царь дня блестит снова, потом ее взор Приметил над этим конем лучезарным Красивый лик всадника, и - с этих пор Бог дня, приняв образ живой человека, Стал по небу ездить на борзых конях В златой колеснице. Она уже знала И то, что когда исчезал он в волнах Пустынного моря, его там встречала Красавица-Зорька, и с нею-то он Всю ночь коротал вплоть до ясного утра, В дворцах ее светлых. Божественный сон Младенчески юной души человека, Пора упоений, златая весна, Блестящее утро природы и жизни!.. Порой мнилось Вани, что слышит она С небес неземные, волшебные звуки; Кто ж был этот горний, незримый певец? Не он ли, бог дня и бог песен? Порою Стада белорунных, воздушных овец Рыжих коров проносились, играя В лучах колесницы его золотой, Облитые светом; тогда ей казалось, Что этот бог также и пастырь дневной Небесного стада. Порой появлялись С окраин небесных, одна за другой, В грохочущих тучах, толпы исполинов; Воздушное стадо, завидевши их, Тотчас разбегалось; Даждь-бог лучезарный Пускал в исполинов дождь стрел золотых, А сам закрывался щитом кругловидным; Его щит, мгновенно померкнув, темнел Под их ядовитым дыханьем; мрак ночи Завешивал небо; лишь страшно гудел Неистовый рев и победные клики Ужасных Болотов... Но вдруг яркий блеск Как будто разрезывал с края до края Померкшее небо, и вслед, страшный треск И гром потрясали взволнованный воздух, Колебля святое жилище богов И мире преисподний; то грозный Громовник Гнал палицей тяжкой бегущих врагов И прыскал в догонку златыми стрелами. Разбитые всюду, гонимые им, Они исчезали, - воздушное море Стихало, и снова красавцем младым Даждь-бог благодатный парил по златому, Блестящему небу. Кто в сонме богов, Какой бог великий ему был подобен? Мир полон его драгоценных даров; С его появлением все оживает, Он бог дня и света, он бич духов тьмы, Его дивной славой блестят свод небесный И царство Водана, он ужас зимы, Он даже сияет в загробных чертогах Бессмертного Рода. Кто ж он, наконец, Бог этот красавец, бог этот всесильный, Бог этот всесущий, блестящий венец Всего мирозданья? Он, стало быть, высший И есть бог вселенной. Он бог всех богов, Он бог прорицаний, суда и совета, Он бог святых празднеств и шумных пиров, Он в мудром совете и в гласе народном, И голос народный есть голос его; Он верный вождь в брани и пастырь в дни мира, Он свет благодатный, источник всего, Он праотец, пращур Микулина рода, И вещая Прития приятна богам Была вековечным. С живым любопытством Небесные боги, подобно отцам, Следящим за первым развитьем детей их, Следили за этим весенним цветком, Не жившей душою, что лишь начинала Едва распускаться в том мире младом. Им нравился детски-простой ее разум; Они любовались ее красотой, Земным цветком этим, смотревшимся в небо, Красой этой дикой и страстно живой, Как зеркало, мир отразившей небесный. Так радуга - Ида, дочь эта земли И горних небес, - когда после потопа, Лишь воды в свои логовища сошли, Она развернулась дугой семицветной Гном. Ново Западная; Впервые среди изумленных небес И весь сонм богов до того поражен был Ее красотою, что Митра-Зевес Тотчас же своею признал ее дщерью; Но скромно отвергнув честь эту, она Себя объявила торжественно дщерью Земной человека. Иль так старина Еще повествует: когда Даждь-бог светлый Однажды с небесной узрел высоты Дочь моря, младую красавицу Ладу, Он весь запылал от ее красоты; То ярко он вспыхнет, то он побледнеет, От страстной истомы; а что же она, Золотая коса, Непокрыта краса? Она разъезжает по синему морю В ладье золотой, разъезжает она И плещет, резвяся, серебряной струйкой... Послал к ней Сварожич слугу - Ветерок; Слуга принес Ладе от Солнца подарки: Принес он ей марьин цветной башмачок, Принес он ей ларчик златых украшений, Пригнал он табун ей морских кобылиц; Тогда согласилась она на свиданье... Но юный Даждь-бог любил многих цариц, Царевен; а сам ни одной не был верен. Одну он находит в златом терему, Другую в палатах пустых в заточеньи; Двери у палат железные, А крюки-пробои по булату злачены; Ясный сокол мимо терема не пролетит, На добром коне мимо молодец не проедет. Но что значат эти преграды ему? Он видит красавиц, и их берет в женыд День целый он ездит по своду небес, По царствам воздушным, земным и подземным; Пред ним непрестанно снует мир чудес, Невиданных дивов, неслыханных чудищ, Морских исполинов, подземных царей. Ему царь небесный - отец - поручает Стеречь сады, нивы воздушных полей, От хищного Норки иль жадной Жар-птицы, Горох караулить небесных громов, Пасти коней-тучи, или посылает За тридевять царств его, в чащу лесов, Где лютый дракон стережет неусыпно, Колодцы небесные, чтобы достать Оттуда живую и мертвую воду, Коней златогривых, или там нарвать Златых померанцев, моложавых яблок". Он дивною силой спасает своей Чудесных красавиц из вечного мрака Подземного мира, сражает царей И Змеев-Горыничей; он разбивает Несметные рати, садится царем В неведомом царстве, иль реки проводит, Сажает деревья, чудесным ключом Замки отпирает от дивных сокровищ. Царь Огненный лютый, бессмертный Кощей, Ад-Адович темный, змей грозный Тугарин, Морской царь, и даже, по злобе своей, Родимые братья, желают коварно Лишить его жизни; не раз он от них Убит и изрезан на мелкие части; Но вот прилетают на крыльях златых Воздушные нимфы, или набегает Волк-Ветер залетный, и прыщут его Живою и мертвой весенней водою, И он оживает. Нет края того, Где б чудных не знали его похождений. Везде он каратель неправды и зла, Гроза дикой силы, защитник несчастных Или угнетенных; за то нет числа Спасенных им пленниц, красавиц-царевен, И силы побитой. Девиц он берет В супруги себе, и потом забывает; А славный его и божественный род Растет в его детях по целой вселенной. У нас он, царевич, - всегда идеал Земной красоты и божественной силы. Родившись из сказочных мифов, он стал Потом представителем жизни народной; Народ его знает с неведомых дней: Он сам развивается вместе с народом, Он вещий отец наших богатырей, В нем долго история смешана с сказкой; Он светлый бог-Солнце, а Прия - земля; Он также Громовник, а после Егорий, Он земство, а Прия - мирская семья; С тем вместе, он дивный, божественный витязь, Отец всех ее богатырских сынов, Чудесный поборник родного народа; Край полон его драгоценных даров, И чтит его даже в преданьях позднейших. Царевны всех сказок народных у нас И матери наших богатырей русских Между собой схожи. Народный рассказ Их всех награждает большой красотою, Они всегда юны, и мужем у них Один все и тот же, Иван наш царевич. Они обещаются в думах своих Родить ему чудных сынов по замужестве; Ему родила б я сынов, Что ни ясных соколов, По колени ноги в золоте, По локти руки в серебре, Во лбу солнце, на затылке месяц, По бокам часты звездочки". Но этих сынов подменяют; отец За то изгоняет царицу из царства; Она долго ищет их, но наконец Судьба примиряет всех, и все довольны. Так стал он, царь-Солнце, являться потом И нашей девице-красавице Прие, В том образе, ей уж доступном, земном. Являлся он Прие царевичем юным, Являлся он ей и простым мужичком, Работником, пас лошадей, стерег поле; Являлся он ей и простым чурбаком; Но этот Чурбак означал бога-Чура. Он также и Прие сажает сады, Сады молодящих, божественных яблок, Привозить живой ей и мертвой воды, И разных диковин, еще неизвестных; Его вещей силой училась она Вещбе и гаданьям, лечить раны, делать Оружье безвредным, что в те времена Считалось глубокою самой наукой; Она в ясный вечер читала в звездах, И пела уж песнь о богах вековечных; Что прежде видала она в небесах, Ей стало своим, и входило в народность. Меж тем у Микулы, Бог весть чьей рукой. Все спорится в доме его благодатном, Особенно в поле. То летней порой До времени полон его сад плодами; То явится утром, как бы из земли, Табун лошадей иль иное богатство; То даст ему кто-то волшебный ларец, Микула откроет, - в нем целое стадо Быков и коров, или царский дворец, Порой населенный совсем, целый город. Никто знать не знал и постигнуть не мог, Откуда такое валит к нему счастье, - Даждь-бог лучезарный иль сам бог Сварог, Ему посылают такие богатства? Лишь разве подчас Чурбак молвить с печи, Скребя сам затылок: "Уж это не я ли?" Как все закричат: "Нуты, дурень, молчи!" И в запуск над дурнем изба вся хохочет. Одна только Прия видала, как он, Ее молодой и прекрасный царевич, Когда погружались все в сладостный сон, От ней уносился, то соколом ясным, То чудным красавцем на борзом коне Потом исчезал, и опять возвращал А слухи гремели по целой стране О новых, чудесных его приключеньях. Порою они забавлялись игрой, - Играли в горелки и тешились в прятки, Бросали шары, как Перун, им родной, Или задавали друг другу загадки: "Когда родил бык корову?" - "Тогда, как он создал, бык, землю". "У батюшки жеребец Всему миру не сдержать; У матушки воробья, Всему миру не поднять; У сестрицы ширинка - Всему миру не скатать"; Что значило: ветер, земля и дорога. Какой бог был щукой, морской черепахой, Рожден во дворце, а воспитан в избе; Не раз воплощался для счастия смертных, А сам постоянно все с ними в борьбе? Тогда ей царевич младой говорил: Великий бог Вишну, он был черепахой, А после был щукой; не раз он сходил С небес, воплотясь в человеческий образ, Ко благу вселенной; один только он В борьбе непрестанной с растущей неправдой, И будет в борьбе до последних времен, Когда воцарятся везде свет и правда. Но лучше загадок ей, лучше всего Ей были его дорогие подарки; И чем она чаще видала его, Тем больше росла в ней врожденная жадность. В соседстве с арийцами, миром богов, На Север тянулись обширные степи, - Пустынный Туран, край угрюмый духов И дивов жестоких, страна Чернобога. В том край, то зноя, то хладной зимы, Жил род исполинский чудовищных йотнов И турсов, вносивших из царства их тьмы, В полуденный Вырий, то ливень холодный, То зной и засуху. Там с первых времен Бродили по злачным пригорьям Алтая Те полчища финно-алтайских племен, Что исстари были бичом и грозою Народов оседлых. Там был мир чудес И мглы первобытной; туда перед утром Спускалися звезды с светавших небес И там изчезали в безбрежном тумане; Птицы клевучие, Звери рыскучие Змеи ползучие, Сонм хищных грифонов и чудищ стерег Там груды сокровищ и россыпи злата; Там Баба Яга, князь Стрела, Чернобога, Бессмертный Кощей, змей ужасный Горыныч, Зеленый степной див, царь огненный Щит С таким же копьем, а под ним осьминогий Конь, с огненной гривой, и жжет и палит, Носились в горах и равнинах пустынных. Там жил глава дивов ужасных, и враг Всех витязей света, Эсхем семиглавый; Оттуда степной бич, голодный Сохак, Как зверь, ворвался раз в Иранскую землю, И десять столетий блестящий Иран Под властью его был глухою пустыней, Покуда могучий Рустем-великан, Сей витязь народный, свой край не очистил От орд этих буйных. Я Мир этот степной, Обширный, чудесный, воинственно-дикий И дико-отважный, был долго грозой Старинного рода и края Микулы. Почти непрестанно, из ближних степей, Он делал набеги на их поселенья, Накладывал дани, в полон брал людей И в глубь уводил их безвестной пустыни. Воинственный дух этих ратей степных И легкость добычи туда привлекали Сынов и Микулы, - и род-племя их Потом превращали в таких же чудовищ". Толпа уходила в тот мир за толпой Из светлого Вырия; там забывали Они и богов, и обычай родной, И делались краю родному чужими. Не раз попадала в жестокий полон И вещая Прия, и царственный Вырий Бывал под владычеством этих племен, Ходивших до Инда. Не раз, может статься, Она приживала от них и детей, Пока выручал ее тот же царевич; Все это в обычае было тех дней, И лишь означало ее плодовитость. Родит и царевичу Прия сынов, Таких же красавцев, как он сам, бог света. И шлет она в разные страны послов, Искать рожениц, этих древних волшебниц, Что смертным дарили - их долю с судьбой. И точно, то были чудесные дети!.. Но злой Рок готовил им жребий иной. Лишь только, родив их, она засыпала, И мрак расстилался вдоль спящих полей, Из степи являлась Нечистая сила, Во тьме подменяла детей на зверей, А их, молодцов, уносила с собою. Родила последнего сына она, Еще светозарней, прекрасные первых, И так была рада и счастья полна, Как будто родился ей первый младенец. То был наш Зигфрид или русский Персей, Наш богатырь Карна, - как витязи эти, Рожденный на славу и радость людей, От красного Солнца и матери смертной. По колени ноги у него в золоте, По локоть руки в серебре, На лбу у него ясный месяц, По косицам часты звездочки, На затылке красно солнышко. Ну, словом, он весь был подобье отца, Каким сам царевич родился на небе. Но ужас и горе опять без конца! На первую ж ночь, только Прия уснула, Нечистая сила взяла и его; Проснулася Прия, глядит - в колыбели Спит серая выдра. Винить в том - кого? Никто не входил к ней, никто при ней не был. Но вот поутру перед нею предстал Сам юный царевич и строго сказал ей: "Я вижу, что рано тебя я узнал: Не мать, не жена ты, а злая колдунья, С тобой живет всякий степной удалец; Ты даже не в силах сберечь детей кровных. Отныне всем нашим свиданьям конец, Отныне ты больше меня не увидишь, Покуда из этих, рыскучих зверей, Что ты величаешь моими сынами, Не сделаешь мирных, оседлых людей, Пока не сберешь их в единое царство, Где брат не восстанет на брата, И ворон не будет иметь себе пищи. Здесь нечего больше тебе пожинать.. Водан растворил недоступный свой Запад, - Ищи там сынов твоих. Мир твой зовет Меня богом Свалом; под именем этим В последствии найдешь ты и славный твой род: Он сам назовет себя родом славянским. А ныне рожденный, юнейший твой сын, Как я, светло-русый, как я, светозарный, - Ищи по речным его руслам равнин; Он там назовется богатырем-Росом... Кому даст Водан богатырский свой меч, Тот будет - меж ними сильнейшим из сильных, Над семидесятые землями богатырь; Но я еще должен тебя остеречь, - Лишь только заснешь ты, тогда ты погибла. Знай, мой престол всюду, где только живет Добро и с ним правда. Я тотчас являюсь На помощь ко всем, кто меня призовет. В богах Святовид я, божественный Индра, В планетах я Солнце, в оружьях Стрела, В стихиях Огонь, а в героях Картика, В водах - Океан я. Я первый враг зла, Я свет, я душа, я хранитель, я сила Вселенной, я Вишну... Один из богов Лишь я воплощаюсь ко благу живущих, И снова приду пред скончаньем веков, Сразить царство мрака и в мир внести правду". Умолк - и пред Прией стоял исполин. Шагнул он чрез землю, шагнул через море, Потом через бездны воздушных пучин, И был уж на небе. Вошел он в свой терем, На небе-то солнце, и в тереме солнце, На небе-то месяц, и в тереме месяц, На небе-то звезды, и в тереме звезды, На небе-то зори, и в тереме зори, Все в тереме по небесному. Вошел он в свой терем, и с скорбью сказал: "Когда ни сходил я в моих воплощеньях На темную землю, всегда замечал, Что зло на ней страшно растет и плодится... То правда, при склонностях гнусных своих, Бессмертные сами ее развращают; Лишь я, чуть завижу, среди стран земных, Растущее зло, поспешаю на помощь; И ныне оставлю ль сынов я родных, Оставлю ль я их без моих попечений? Нет, я теперь высший из высших богов, Я бог земледелия, я бог победы, Бог правды и света, бог новых веков. Я дал Чура, я дал ее роду Мой образ и имя... Никто из сынов Моих светозарных не будет покинут Отцом их небесным... Я буду средь них Во образе самом древнейшем Микулы, - Ивана-царевича, - и всех других Моих превращений..." И тут же велит Слуге он Маруте, сыскав сынов Привести их на Запад, где он уже зрит Мир новый, всплывающий тихо из моря. Летит легкий Ветер с высоких небес И видит, - сидит на воздушных деревьях Певучий дух бури, а облачный лес Нигде не шелохнет. Влетел в него Ветер И громко спросил: не видал ли кто тут, Где в степи гуляют сыны вещей Прии, Иль где, по каким они странам живут? Но только он вымолвил это, проснулся Дремавший дух Бури. "Свистнул он, Соловей, по-соловьему, Вскричал он, злодей, по-звериному, Взрявкал он по-туриному: "Темны лесушки к земле преклоняются, Мутны-реки в берегах подымаются, Что есть людишек все мертвы лежат". Так Ветер залетный Ни с чем и отхлынул. Стал спрашивать он Потом лысый Месяц и частые Звезды, И серых волков, и сорок, и ворон; Открыл он близ Каспия край Заморавян, Нашел он Моравов и племя Древян, Что род свой древнейший вели от деревьев; Нашел и еще кой-кого из славян; Но где богатырь-Рос, про то не разведал. Помчался он, Ветер, к цветущим брегам Яксарта, который звался тогда Росом. "Гей вы! Не слыхали ль по этим местам Про славного Роса?" - он там вопрошает. - Живет богатырь здесь, но кто он такой, Про то мы не знаем", - ему отвечают. Летит Ветер дальше, и зрит пред собой Широкое поле; все поле покрыто Побитою ратью. "Гей, кто здесь живой? Откликнись мне! Ветер шумит. Какой витязь Побил эти силы?". И слышит в ответ: "Побил эту силушку богатырь русский; Но где он - не знаю, а здесь его нет". Летит Ветер дальше, в край светлый Ориссу. "Скажите, не знает ли кто здесь у вас. Про витязя Роса?" - он там вопрошает. "Ох, витязей много воюет у нас, А больше еще разошлось их отсюда, В различное время, по дальним странам, И тот, кого ищешь, быть может, живал здесь; Теперь его нет". И по всем-то местам, Везде Ветер слышит такие ж ответы. Меж тем населенная местность росла Под сошкой Микулы, а темная мгла На Западе быстро светлела. Шли орды бродячих и диких племен Занять острова, что всплывали из моря. Едва всплывший Север уж был населен Степными ордами сошедших с гор финнов; Но с Запада кельты отбросили их Назад, в глубину отдаленной Полночи, Или оставляя в владеньях своих, Что взяли у них же, держали их в рабстве; На Юге, на влажных еще островах, Селились Иованы, прапраотцы греков; Столь славных впоследствии. Во многих местах Сходившего моря, вдоль мелких прибрежий, Вздымались уж рифы, наносы, слои Предмет самый первый Полночной торговли. Алтайские орды, заняв под собой Сперва пустой Север, тянулись на Полдень, Куда их манил мир, неведомый им, Суливший им много обширных там пастбищ. Но в встречу ордам их, еще кочевым, Предстал, между Доном и Каспием древним, С того же Востока, ряд новых племен, Таких же бродячих, но более сильных, Племен вещей Прии, и с разных сторон Замкнул им дорогу. Лишь только Варуна Рассеял на Западе сумрак былой, И землю очистил от вод первобытных, Как боги решили, в край этот глухой Отправить Микулу, чтоб он вывел чудищ, Устроил, возделал тот край, заселил, И сделал достойным его к восприятью; Их власти небесной. Из первых вступил, Иль лучше - примчался туда степной бурей, Теснимый Ираном, Стрела-князь, с ордой Каспийских древян и племен заморавских, Аланов и кимвров. Простившись с сестрой, Туда ж понеслась молодою орлицей И средняя дочерь Микулы, где ей Просторнее было расправить на воле Подросшие крылья, и много зверей И чудищ бродячих могли быть добычей... Гуляла она В то время одна Иль разве с такой же Поленицей вольной. И было же ей Тогда батырей Не мало побито, степных и нагорных; И уж не один, Лихой исполин В кармане сидел у нее богатырском; Ее ж самое Не брало копье, Ни стрелы пернаты, ни ножик булатный; Удары копьем И острым мечом Ей были кусаньем докучливой мухи. Сам грозный Кощей Царь дальних степей, Изведал ее богатырскую силу; Где едет она, - Далеко видна; Проехала - след от копыт по колени. Но искони дней, Всего ей милей, Всего драгоценнее стыд был девичий; Уж если она Отдаться должна, То с бою отдаться девицею чистой. Так с первых же дней Все чудно у ней - И нрав ее честный, и страшная сила. Знай, чьей-де семьи, Из коей земли. Она восприняла свой дух богатырский. Приходит к Микуле И вещая Прия проситься туда. Но он уж и сам в те места собирался, Отправив вперед, как водилось тогда, Своих соглядатаев - высмотреть местность. Почто не идти? Там царил бог Водан, Благой покровитель трудов земледелья; Туда каждый вечер, в глубь западных стран, С небес уходило родимое Солнце, Чтобы отдохнуть от дневного пути, В объятиях светлой красавицы Лады; Туда издавна уж старались найти Себе путь-дорогу старейшины разных Племен их арийских; там, в царстве былом Пустынного моря, уже зарождалась Местами торговля златым янтарем; Край девственный этот слыл Вырием новым. Восток, царство Солнца, был весь заселен; Весь Север кипел до Восточного моря Ордами алтайскими; с давних времен Арийцы уж заняли край Индостана; Иран процветал под державой царей, Теснивших и часто совсем разорявших Владенья соседних арийских вождей. Микуле один оставался далекий, Таинственный Запад, - глухой край степей И темных лесов; но по мутным рассказам Кипевший богатством, обилием вод И всяких плодов и растительных злаков. Пришли соглядатаи. Собрал свой род Микула наш; каждый - родной взял землицы, Микула накинул на плечи суму, Суму свою чудную с тягой земною, - И двинулся в путь. Но немало ему В краю этом новом еще предстояло Трудов и борений. "Стоят там леса дремучие, Леса с лесами свиваются, Ветви по земле расстилаются, Ни пройти (Микуле), ни проехати. Протекают там реки быстрые Реки быстрые, текучие; Воздымаются горы толкучие; Гора с горой столкнулася; Пасется там стадо звериное, Серые волки рыскучие; А пасут стадо три пастыря, Три пастыря да три девицы, (Не Микулины ль родные сестрицы?) На них тело яко еловая кора, Влас на них, как ковыль-трава... Сидят там птицы клевучии, Птицы клевучии, нагайщины; Живут там змеи огненные: Из ротов пышет огонь-полымя. Из ушей дым столбом валит. Ни пройтить (Микуле), ни проехати... Разъезжают там богатыри грозные. Залегают пути дивы чудные, Собирают дань змеи лютые, Они собирают дань живыми людьми... О матушка, сырая земля, расступися, На все четыре стороны раздвинься, На четыре страны, на четыре четверти; Ты пожри кровь змеиную, проклятую!
Категория: Славянские сказания \| Добавил: LediOseny (21 Сентября 2009)
Просмотров: 1178 \| Теги: Вырий, славянские сказания