Волшебная тропическая ночь, вслед за закатом солнца, почти внезапно
опустилась над Батавией 
Примечание. Батавия - город на северо-западном побережье острова Ява
(ныне - столица Индонезии, Джакарта)
 и, благодаря ветерку, дувшему с моря, дышала
нежной прохладой, казавшейся таким счастьем после палящего зноя дня. Мириады
звезд зажглись на небе, и луна, круглая и полная, лила свой серебристый свет
с высоты бархатисто-темного купола и, медленно плывя, казалась задумчивой и
томной.
 В эту чудную ночь, накануне Рождества Христова, белый катер с клипера
"Забияка", стоявшего верст за шесть, за семь на рейде, - дожидался у одной
из пристаней нижней части города господ офицеров, бывших на берегу.
 Эта нижняя, "деловая" часть города с конторами, пакгаузами
(Примечание. Пакгауз - специальный склад для хранения грузов при железнодорожных
станциях, портах и т.п.),
лавками, складами и тесно скученными домами, исключительно населенная
туземцами - малайцами и метисами, да пришлыми китайцами, ютилась почти у
самого моря, кишащего акулами и кайманами, в нездоровой, сырой и болотистой
местности. Настоящие хозяева острова Явы, голландцы, жили наверху, на горе,
в европейской Батавии, роскошном, чистом городке изящных домов, вилл и
гостиниц, тонувшем в густой зелени садов и парков, в которых высились
гигантские пальмы. Оттуда с ранней зари деловые люди спускались в малайский
квартал и в десять часов утра уже возвращались домой в свои прохладные дома.
Адская жара заставляла прекращать занятия, возобновлявшиеся снова за
несколько часов до заката и оканчивающиеся часов в десять вечера.
 Оживленная и шумная днем жизнь в малайском квартале затихла. Огоньки в
маленьких домах потухли, и узкие и грязные, прорезанные смертоносными
каналами, улицы нижнего города опустели. Даже не видно было шныряющих у
пристаней ночных темнокожих фей-малаек, чтобы смущать матросов всевозможных
национальностей, давно не бывших на берегу, и своим более чем откровенным
нарядом, и выразительными пантомимами, и острым, неприятным запахом
кокосового масла, которым малайки расточительно пользуются, смазывая им и
волосы, и руки, и шею. Пусто везде. Изредка лишь мелькнет громадный бумажный
фонарь запоздалого разносчика всяких товаров, китайца - этого еврея почти
всего востока, возвращающегося из верхнего города, от варваров, к себе домой
на отдых.
 Где-то вблизи на рейде, на каком-то судне пробило шесть склянок -
одиннадцать часов. Туземец спит. У пристани и далеко кругом стоит мертвая
тишина с однообразным шепотом морского прибоя, который нежно лижет береговой
вязкий песок. Только по временам эта торжественная, полная какой-то
таинственности, тишина тропической ночи нарушается вдруг шумными всплесками,
когда крокодил, после дневного крепкого сна на отмелях под отвесными лучами
солнца, забавляется в воде, ловя добычу.
 И снова тишина.
 Русские матросы с "Забияки", катерные гребцы, в ожидании господ,
находились все на катере. Лунный свет падал на их белые рубахи и захватывал
некоторые лица. Несколько человек, растянувшись под банками, сладко спали.
Один чернявый молодой матросик задумчиво и как-то вопросительно поглядывал
то на мерцающие звезды, то на сверкающую серебром полосу моря и видимо думал
какую-то думу, судя по его напряженно-строгому лицу. По временам, когда
раздавались всплески, он вздрагивал и пугливо озирался на товарищей. А
человек шесть или семь собрались около кормы и, рассевшись по бортам на
сиденьях, вели беседу как-то особенно тихо, почти шепотом, словно бы боясь
нарушить тишину этой волшебной ночи и точно несколько пугаясь ее жуткой
таинственности. Дымок нескольких курящихся трубочек с острым запахом махорки
приятно щекотал обоняние беседующих гребцов.
 Кроме русского катера, у пристани не было ни одной шлюпки.
 Матросы вспоминали о России, о празднике на родине, высказывали желание
поскорей вернуться домой, особенно те, которые по возвращении рассчитывали
на отставку или, по крайней мере, на бессрочный отпуск. Вот уж третье
Рождество они встречают в "чужих" и "жарких" местах... Опротивело... Скорей
бы вернуться!
 И несмотря на жизнь, хотя полную опасностей, но все-таки относительно
сносную (на клипере и командир, и офицеры были люди порядочные и матросов не
теснили) и сытую, каждого из матросов тянуло туда, на север, на далекую
родину с ее бедами и нуждой, с покосившимися избами, соснами и елями, снегом
и морозами.
 После этих воспоминаний все как-то притихли. Несколько минут длилось
молчание.
 - Гляди... Звезда упала... Еще... И куда она падает, братцы? - тихо
спросил чернявый матрос.
 - В окиян, известно. Опричь окияна ей некуда упасть! - отвечал пожилой
здоровый матрос уверенным тоном.
 - А ежели на землю? - спросил кто-то.
 - Нельзя, потому все как есть расшибет. По самой этой причине бог и
валит звезду в море... Туда, мол, тебе место...
 Чернявый матросик, видимо неудовлетворенный этим объяснением, снова
стал глядеть на небо.
 И необыкновенно приятный грудной голос загребного Ефремова заговорил:
 - Это бог виноватую звезду наказывает... Потому звезды тоже бунтуют...
И особенно много, братцы, падает их в эту ночь...
 - По какой такой причине, братец? - задорно спросил пожилой, плотный
матрос.
 - А по такой причине, милый человек, что в эту ночь не бунтуй, а веди
себя смирно, потому как в эту самую ночь Спаситель родился... Великая эта
ночь... Нашему рассудку и не понять... И как ежели подумаешь, что родился он
в бедности, пострадал за бездольных людей и принял смерть на кресте, так
наши-то все горя ничего не стоят... Ни одной полушки!.. Да, братцы, великая
эта ночь. И кто в эту ночь обидит младенца, - тому великое будет
наказание... Так старик один божественный мне сказывал, странник. В книгах,
говорит, все показано...
 - Ишь ты, подлый!.. Так и мутит воду! - проговорил кто-то, когда
послышался вблизи всплеск воды...
 - Нешто крокодил?
 - Кому другому... Гляди - башка его над водой...
 Все глаза устремились на одну точку. На освещенной светом луны полосе
воды видна была отвратительная черная голова каймана, тихо плывшего
неподалеку от шлюпки к берегу.
 - Погани-то всякой в этих местах!.. И крокодил, и акула проклятая...
Сказывают, на берегу, в лесах и тигра... Однако загуляли что-то наши офицеры
на берегу, братцы... Скоро и полночь... А ты, Живков, что все на небо глаза
пялишь? Ай любопытно? Не про нас, брат, писано! - проговорил, обращаясь к
чернявому матросику, пожилой, плотный матрос.
 В эту минуту с берега вдруг донесся чей-то жалобный крик.
 Матросы притихли. Кто-то сказал:
 - А ведь это дите плачет...
 - Дите и есть... По ближности где-то... Ишь, горемычный, заливается...
Заплутал, что ли...
 - Кто-нибудь при ем должен быть...
 Жалобный, беспомощный плач не прекращался.
 - Сходил бы кто посмотреть, что ли? - заметил плотный, пожилой матрос,
не двигаясь, однако, сам с места.
 - Куда ходить? Офицеры могут вернуться, а гребца нет! - строго
проговорил унтер-офицер, старшина на катере.
 - И то правда! - сказал плотный матрос.
 - Что ж, так и бросить без призора младенца в этакую ночь? - раздался
приятный тенорок загребного Ефремова. - А ежели он один да без помощи?..
Это, Егорыч, не того... неправильно...
 - Я мигом вернусь, Андрей Егорыч, только взгляну, в чем причина! -
взволнованно проговорил чернявый матросик. - Дозвольте...
 - Ну, ступай... Только смотри, Живков, не заблудись...
 - И я с ним, Егорыч! - вымолвил Ефремов.
 И оба матроса, выскочив из катера, бегом побежали по пустынному берегу
на плач ребенка...
 И очень скоро, почти у самого моря, они увидали крошечного черномазого
мальчика в одной рубашонке, завязшего в мокром рыхлом песке.
 Около не было ни души.
 Матросы удивленно переглянулись.
 - Эка идолы!.. Эка бесчувственные!.. Бросили ребенка... Это, брат
Живков, неспроста... Погубить хотели младенца... Тут бы его крокодил и
сожрал!.. Гляди... Ишь плывет... Почуял, видно...
 И Ефремов взял на руки ребенка.
 - А что же мы с ним будем делать?
 - Что делать?.. Возьмем на катер... Там видно будет!.. Ну ты, малыш, не
реви! - ласково говорил Ефремов, прижимая ребенка к своей груди. - Это сам
господь тебя вызволил...
 Велико было изумление на катере, когда минут через десять вернулись оба
матроса с плачущим ребенком на руках и рассказали, как его нашли.
 Унтер-офицер не знал, как ему и быть.
 - Зачем вы его принесли? - строго спрашивал он, хотя сам в душе и
понимал, что нельзя же было оставить ребенка.
 - То-то принесли! И ты бы принес! - мягко и весело отвечал Ефремов. -
Ребята, нет ли у кого хлеба?.. Он, може, голоден?..
 Все матросы смотрели с жалостью на мальчика лет пяти. У кого-то в
кармане нашелся кусок хлеба, и Ефремов сунул его малайчонку в рот. Тот жадно
стал есть.
 - Голоден и есть... Ишь ведь злодеи бывают люди!..
 - А все-таки, ребята, нас за этого мальчонка не похвалят! Ишь пассажир
объявился какой! - снова заметил унтер-офицер.
 - Там видно будет, - спокойно и уверенно отвечал Ефремов. - Может, и
похвалят!
 Ребенок скоро заснул на руках у Ефремова. Он прикрыл его чехлом от
парусов. И его некрасивое, белобрысое, далеко не молодое лицо светилось
необыкновенной нежностью.
 Скоро приехали с берега в двух колясках офицеры. Веселые и слегка
подвыпившие, они уселись на катер.
 - Отваливай!
 - Ваше благородие, - проговорил старшина, обращаясь к старшему из
находившихся на катере офицеров, - осмелюсь доложить, что на катер взят с
берега пассажир...
 - Какой пассажир?
 - Малайский, значит, мальчонка... Так как прикажете, ваше благородие?..
 - Какой мальчонка? Где он?
 - А вот спит под банкой у Ефремова, ваше благородие...
 И унтер-офицер объяснил, как нашли мальчонку.
 - Ну что ж?.. Пусть едет с нами... Фок и грот поднять! - скомандовал
лейтенант.
 Паруса были поставлены, и шлюпка ходко пошла в полветра на клипер.
 Ефремов уложил найденыша в свою койку и почти не спал до утра,
поминутно подходя к нему и заглядывая, хорошо ли он спит.
 Наутро доложили о происшествии капитану, и он разрешил оставить
мальчика на клипере, пока клипер простоит в Батавии. В то же время он дал
знать о ребенке губернатору, и маленького малайца обещали поместить в приют.
 Неделю прожил маленький найденыш на клипере, и Ефремов пестовал его с
нежностью матери. Мальчику сшили целый костюм и обули. И когда накануне
ухода полицейский чиновник приехал за мальчиком, матросы через боцмана
просили старшего офицера испросить у капитана разрешение оставить найденыша
на клипере.
 И Ефремов, успевший за это время привязаться к мальчику, ждал
капитанского ответа с тревожным нетерпением.
 Капитан не согласился.
 Долго потом Ефремов вспоминал рождественскую ночь и этого чуть было не
погибшего мальчика, успевшего найти уголок в его сердце.